Кирие Элейсон. Книга 7. Посмертно влюбленные. - стр. 27

– Лефтерис, слуга его милости мессера Креона Фузулуса, графа Амальфи. Я и мои люди в вашем распоряжении. Сразу прошу милосердно простить меня, мессер Октавиан, но вы можете взять с собой не более трех сопровождающих.

– Я облегчу вам работу, кир Лефтерис. Вам ведь привычнее слышать к себе обращение «кир», а не «сеньор», не так ли? В замок я пойду один. Мои друзья останутся здесь.

– Здесь? – удивился Лефтерис. – Прикажете прислать им сюда вина? Простите за скудность предложения, но боюсь, вашим друзьям тут больше нечем будет развлечь себя.

– Это мы уже поняли! – воскликнул Деодат. – Не заботьтесь о нас, мессер Лефтерис, позаботьтесь о нашем сеньоре!

Покинув багалу, Октавиан последовал за Лефтерисом и его воинами по круто забирающим вверх «ступеням Христофора». Весь восточный склон островка был густо засажен виноградниками, и Октавиан не мог не обратиться к Лефтерису за разъяснением.

– А чем еще прикажете заниматься моим людям, мессер Октавиан?

На пологую вершину острова Октавиан вышел с непривычки изрядно запыхавшимся. Он остановился передохнуть, и взгляду его представилась умопомрачительная красота Неаполитанского залива. Сын Альбериха замер в восхищении, вглядываясь в трогательно милые людские поселения на соседнем острове Плачидо и на материковой части Италии.

– Если райский сад действительно существует, вряд ли он выглядит лучше, чем южноитальянский берег, – сказал Октавиан.

Лефтериса несколько смутили сомнения его гостя в существования сада Адама и Евы. Он списал это на свое плохое знание латыни.

– Если годами видеть одно и то же, даже такая красота приедается, мессер. Скажу вам больше, со временем она начинает раздражать.

– Могу себе представить, – усмехнулся Октавиан. – Давно ли вы на этом острове, кир Лефтерис?

– Третий год, мессер, и не скажу, что я доволен. Все мои люди изнывают от скуки, и сегодня, благодаря вам, у нас счастливый день. Раз в год, незадолго до Пасхи, к нам прибывает ректор графа Амальфи с ревизией. И все, более ни единой души, даже рыбаки уже не приходят сюда, все знают, что это запрещено. А некоторые боятся.

– Боятся ее?

– А кого еще, ведь не меня же, мессер?! Хотя… говоря по правде, за все три года, что я здесь служу, она не доставляла мне хлопот.

– Она все дни проводит в башне?

– Нет, каждый день мы выводим ее в часовню на молитву. Но нам запрещено вступать с ней в разговоры, и мы даже не видим ее лица.

– Как это?

– Перед выходом из башни она надевает блио с капюшоном. Готов согрешить и поклясться на Распятии, что я не знаю, какого цвета ее глаза и волосы. Да и слава богу!

– Вы тоже боитесь ее?

– Палатины, служащие здесь дольше меня, говорят, что однажды один из воинов, набравшись вместе с вином изрядной смелости, как-то раз сдернул с ее головы капюшон.

– И что? Упал замертво? Сгорел заживо? Онемел?

– Почти. Он надолго лишился речи, а придя в себя, сказал, что заглянул в глаза Сатане. Затем стражник испросил разрешения графа Фузулуса покинуть остров и, по слухам, покинул суетный мир, предпочтя тихую святость монастырских стен.

Октавиан вздохнул, украдкой бросив взгляд на серые камни башни.

– Право слово, мессер, что за нужда вам идти туда? – спросил Лефтерис, уловив перемену в настроении гостя, вызванную его словами. Но слова начальника стражи только раззадорили Октавиана, и он, не сказав ни слова, решительным шагом направился к башне. Лефтерис поспешил за ним.