Калифорнийский квартет (сборник) - стр. 55

– Послушай, – начал Вагнер, – если ты думаешь, что, уходя из школы, ты уходишь и от меня, то ошибаешься. Я буду преследовать тебя всю оставшуюся жизнь. Я найду тебя на краю света и грохну!

Я лишь глянул на него без лишних комментариев, и он отвалил. Это маленькое выпускное напутствие Вагнера еще больше приподняло меня в глазах моих одноклассников. Они думали, что, должно быть, я подкинул Вагнеру настоящую подлянку, раз он так рассержен. Но они ошибались. Просто Вагнер был наивным придурком.

Все ближе и ближе были мы к входу в зал. И теперь уже могли не только слышать имена вызываемых выпускников и аплодисменты, но и видеть зрителей.

Наконец настала моя очередь.

– Генри Чинаски, – объявил директор в микрофон.

И я вышел на сцену. Аплодисментов не последовало. Затем нашлась какая-то добрая душа в зале и хлопнула пару раз в ладоши.

Для нас на сцене были установлены скамейки. Мы садились на них и ждали, когда вызовут всех остальных. Потом директор сказал речь о неограниченных возможностях, которые мы все имеем в Америке, и церемония закончилась. Оркестр снова затянул гимн школы Джастин, выпускники и их родители, близкие и друзья повскакивали со своих мест и смешались в общей толпе. Я осмотрелся. Моих родителей не было. Чтобы убедиться, я прошелся по залу и еще раз все осмотрел. Нет.

И это было мне на руку. По-настоящему крутой парень в таких вещах не нуждался. Я снял с себя колпак и мантию и отдал эти древности швейцару, который складывал их для будущих выпускников.

Я вышел на улицу самый первый. Но куда я мог пойти с одиннадцатью центами в кармане? И я снова пошел туда, где жил.

Летом 1934 года расстреляли Джона Диллинджера перед кинотеатром в Чикаго. Шансов у гангстера не было. Леди в красном* стуканула на него. Годом раньше произошел обвал банков. Сухой закон отменили, и мой отец снова пил пиво «Истсайд». Но хуже всего, что завалили и Диллинджера. Многие люди восхищались им, и теперь все приуныли. Тогда же президентом стал Франклин Рузвельт. По радио транслировали его «Рассуждения у камина», и все слушали. Оратор он был великолепный. Он излагал свою программу по выходу из кризиса, реализация которой обеспечит всех работой. Но ситуация все еще оставалась крайне сложной. А мои дела с фурункулами и того хуже, те множились и были невероятно большими.

В сентябре по распределению я должен был пойти в школу Вудхейвен, но отец настаивал на школе Челси.

– Челси не в нашем районе, – возражал я. – Это слишком далеко.

– Ты будешь делать то, что я тебе скажу. И я тебе говорю – пойдешь в Челси.

Я знаю, почему он настаивал на Челси. Туда ходили дети богатеев. Мой отец был сумасшедший, он все еще надеялся разбогатеть. Когда Плешивый узнал, что я иду в Челси, то решил идти вместе со мной. Я не мог отделаться ни от него, ни от фурункулов.

* То есть Анна Сейдж – содержательница борделя, у которой снимала комнату Полли Гамильтон – подруга Диллинджера.

В первый день мы с Плешивым прибыли в Челси на своих велосипедах и заехали на стоянку. Вышли мы оттуда в гнусном настроении. Большинство учеников, по крайней мере старшие, уже имели личные автомобили. Преобладали новые кабриолеты, и не черного или темно-синего цвета, как большинство на улицах, а ярко-желтые, зеленые, оранжевые и красные. За рулем сидели красивые парни и поджидали своих прекрасных девчонок, чтобы подвезти их домой. И парни и девчонки были нарядно одеты, в дорогих пуловерах, обязательно часы на руке и в туфлях по последней моде. Выглядели они вполне взрослыми, уравновешенными и недосягаемыми. А рядом был я – в рукодельной сорочке, поношенных брюках, стоптанных башмаках и покрытый фурункулами. Парней в автомобилях не беспокоили прыщи. Все они были симпатичные, стройные, с чистой кожей и ровными белыми зубами. Уж они-то не мыли головы хозяйственным мылом. Казалось, им ведомо нечто такое, что недоступно мне. Вновь я оказался на нижней планке.