Как целует хулиган - стр. 19
— Ох, — ужаснулась Оксана, — а как он сейчас?
— В стабильном тяжёлом, но меня пустили поговорить. Ни хрена не помнит ни лиц, ни примет, только что баба молодая, совсем ссыкуха, в коротком платье, с длинными волосами. На каблучищах. Ну то есть, классическая клубная блядь.
— Это какой Олег? — хрипнула Маринка. — Крёстный?
— А какой же ещё?
Маринка посидела ещё немного, прибитая, и встала.
— Спасибо. Я пойду, можно?
Отец кивнул.
— Тёмушку забери, — попросила Оксана, провожая её внимательным взглядом.
В комнате первым делом коротко срезала ногти. Тёмка всё трогал её за плечо, монотонно прося поиграть, а она старалась абстрагироваться и не раздражаться. Для аутистов сам процесс повторения одного и того же — уже увлекательное занятие, можно не заморачиваться и просто приглядывать, чтобы никуда случайно не влез, но Маринка обычно и этого долго не выдерживала. И папа тоже. И даже мама, которая однажды, как видно, смертельно устав, выпросила у отца недельку одиночного отдыха на Чёрном море, и так оттуда и не вернулась, променяв проблемную семью с мужем ментом, за копейки ходящим под пулями, шестилетней капризной дочерью и трёхлетним доставучим сыном-аутистом на какого-то толи турка, толи армянина.
А вот Оксана была в этом плане святая — спокойная, выдержанная, добрая. И это просто чудо, что Тёмушке попалась именно такая нянька, и что эта нянька полюбила опера Иванова, несмотря на его опасную работу, непростой характер и острую, болезненную недоверчивость к женщинам. Да и сам он словно исцелился ею, доверился спустя долгие пять лет одиночества.
И только сейчас Маринка вдруг поняла, как сильно подставила её перед отцом. Не дай бог всё вскроется — отец не простит. Не с его характером прощать такое. Будет страдать и жрать свой диктаторский кактус, но нарушения своих правил с рук не спустит. И что тогда? Ну не выдержит Оксанка, плюнет и уйдёт — они ведь даже не женаты! — и всем четверым разом станет плохо. А всё потому, что одна самонадеянная дура решила, что уже выросла.
— Спокойной ночи, — заглянула к ней перед сном Оксана.
— Оксан, — села на кровати Маринка, — прости меня, а?
— Ты понимаешь, что я за тебя волнуюсь? — подсела та к ней. — И отец волнуется. И что я не могу между вами разорваться? Понимаешь?
Маринка порывисто обняла её, уткнулась носом в плечо.
— Я не хотела. Не думала, что так получится. Ты только не уходи от нас, ладно?
— Я не собираюсь никуда уходить, но если с тобой что-то случиться, боюсь, отец сам меня выгонит. За ненадлежащее исполнение служебных обязанностей! — Она говорила шутливо, но Маринка чувствовала в её голосе потаённую горечь. — Надеюсь, прошлой ночью ты не наворотила ничего такого, что уже не исправить? — заглянула Маринке в глаза. — Ты понимаешь, о чём я?
Маринка испуганно кивнула.
— Да. В смысле нет! Не наворотила!
— Хорошо. Давай договоримся, что больше это не повторится. Да?
Она ушла, а Маринка ещё долго лежала и думала — а вдруг наворотила?
*** *** ***
Очнулся. Вокруг темно, в лицо что-то тычется. Доносятся обрывки музыки, смех. Не с первой попытки, но удалось подняться — оказалось, вокруг какие-то ветки. Стал из них выбираться — покатился вдруг куда-то. Внизу долго приходил в себя: в голове били набаты, бок со стороны спины, плечо и бедро тянуло противной болью. Собрался, поднялся на четвереньки. Чуть в стороне с рёвом проносились машины. Дорога. Посидел немного, приходя в себя. Обернулся — выше по склону белела полукруглая стена «Якоря», ярко горели панорамные окна, на террасе толпились гости со свадьбы. Чуть ниже тянулось ограждение из кустов сирени. Вот из них-то он только что и «выпал» Вот в них-то его и скинули, отпинав для начала и слегка порезав. Ощупал плечо — мокрое и липкое, то же и с боком.