К Полине - стр. 9
Они так и не перестали спать после обеда, привалившись друг к другу, причём Полина и Ханнес были совсем не похожи, но это никому не мешало – и никого не смущало на этом болоте. Ханнес осторожно вслушивался в мир, словно в тёмной пещере, в которой затаились чудовища. Полина заглядывала за каждую дверь, совала нос в каждую лужу на торфянике, чтобы проверить, что там в ней, ловила каждого жука и большинство из них совала себе в рот. Попадись ей чудовище, она пустилась бы с ним в пляс. Её волосы торчали во все стороны, как языки чёрного пламени. Когда наступили холода, она собирала остатки хлеба в карманы и выкладывала их на кочки, чтобы куликам было что есть, кроме сухой травы и замёрзшего дождя.
Полина любила прятаться от Ханнеса – в бочке, полной дождевой воды, в садовой будке, на грушевом дереве, и Ханнес почти никогда её не находил.
Ханнес был во всём медленнее, чем она, двигался осторожно, он ещё только ползал, когда Полина уже бежала к старому Хильдебранду и начинала говорить первые фразы.
Первым словом Ханнеса Прагера было слово «мама», вторым словом было «Малер». Хильдебранд вытер с патефона пыль и ставил вечером пластинки. Мальчик лежал на ковре, свернувшись калачиком, слушал с закрытыми глазами музыку и двигал туда-сюда каким-нибудь пальцем, становящимся всё длиннее, как будто хотел удержать звуки. Полина лежала рядом, скучала и задавала Хильдебранду один вопрос за другим, они походили на загадки и были такие трудные, что Хильдебранд радовался, какая умница эта чёрноглазая лиса, а в какой-то момент пришёл к убеждению, что она задавала ему вопросы, только чтобы позлить его, и это его ещё больше порадовало. Довольно долгое время Ханнес соглашался вечером засыпать, только если Генрих ставил пластинку Шопена с Первым концертом для фортепиано, пощёлкивающую старинную запись, в исполнении Артура Рубинштейна. Если медленная приглушённая вторая часть заканчивалась раньше, чем закрывались глаза Ханнеса, Хильдебранду приходилось ставить иглу на начало пластинки, бормоча: «Эти проклятые маленькие вшивые мозги сведут меня с ума».
Взгляд Полины был живым и хитрым, а у Ханнеса мечтательным и зачастую таким бесцельным, что Фритци пошла с ним к врачу-окулисту. Ханнесу выписали очки, дешёвую модель с толстыми стёклами, они постоянно сползали ему на кончик носа. У него, как и у Полины, были непослушные волосы, только светлые и кудрявые.
Когда дети садились к кухонному столу, Ханнес часто слушал лишь звучание голосов, сам говорил редко, а когда у него что-то спрашивали, Фритци приходилось повторять для него вопрос. Когда Полине было четыре года, она хотела знать, попадают ли животные после смерти тоже на небо или хищные звери отправляются в ад, а если да, то чем это объяснить.
Они, конечно же, попадают на небо, сказал Хильдебранд, как и всё, что ползает и шевелится, на то оно и небо. А ад пустой, и как раз одиночество превращает его в ад, поучал он с некоторым удовлетворением в голосе, поскольку был уверен, что это усмирит Полину хотя бы до десерта, но она в ответ говорила:
– А почему небо, собственно, голубое?
В иные дни маленький Ханнес Прагер впадал в тревожную готовность, что бы он в этот момент ни делал, и становился на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей в сад. Он стоял на носочках и смотрел вдаль на дорогу, которая исчезала в закатном солнце. Он замирал так на долгие минуты и выдыхал с облегчением, когда, наконец, показывался старый серый «вольво» Гюнеш. Хильдебранд не хотел верить, что Ханнес мог слышать машину за километры, и был уверен, что дети договорились и опять его разыгрывают.