Размер шрифта
-
+

К Полине - стр. 8

У древних греков журавль считался птицей счастья, объяснил Хильдебранд, но сам он считал древних греков кучей глупых сластолюбцев, а журавлей – журавлями.

Фритци и Хильдебранд много молчали и оставляли друг друга со своими мыслями. Потом Хильдебранд стал давать ей свои пожелтевшие от времени русские романы, такие старые, что немецкий язык их перевода был уже устаревшим, и как раз это и нравилось Фритци.

Когда Ханнесу Прагеру исполнилось четыре года, он сидел с закрытыми глазами на стволе рухнувшей берёзы на Биссендорфском торфянике и слушал ветер, который вычёсывал луг от засохшей травы. Это стало его первым воспоминанием.

В некоторые дни Фритци находила Ханнеса неподвижно стоящим среди луж; он прислушивался к чему-то, а когда замечал мать, то поднимал на неё свои большие глаза и смотрел так, будто мир в своём звучании был потрясающим и непостижимым.

У этих троих жителей торфяного болота было мало денег, но были старые русские книги, коллекция пластинок и много дел, у Фритци был её сын, а Хильдебранд ночами тайно работал над новым романом. К серному дыханию болота быстро привыкаешь. Фритци вечерами часто готовила основное блюдо для всех троих – макароны с поджаренной панировкой, грубо нарезанным диким чесноком и осторожно дозированным перцем чили из огорода Генриха, это называлось паста с крошевом. И Фритци говорила, что всякий человек, у кого в мозгу больше трёх клеток, должен рано или поздно уехать в Италию. Так и есть, подтверждал старый Хильдебранд.

Гюнеш и её дочка Полина часто приезжали в виллу на болоте, чему старый Хильдебранд поначалу пытался чинить препятствия, но потом молча смирился, когда Гюнеш при рукопожатии громко стукнула его рукой по кухонному столу, усеянному крошками. При следующем посещении Гюнеш сунула в руки ошарашенному Хильдебранду свою дочь, а сама села в саду на два часа загорать – в нижнем белье, потому что вечером хотела встретиться с новым претендентом на место мужчины мечты. Хильдебранд подозревал, что хитрость с ребёнком ей подсказала Фритци, потому что сама обвела его вокруг пальца точно так же. Маленькая Полина оглядела его своими чёрными, как оливки, глазами, а Хильдебранд толком не знал, что ему делать, и коротко и осторожно подбросил её на несколько сантиметров в воздух, поймал и опустил. Где-то, наверное, видел, как это делают родители со своими детьми, и никогда не понимал, но тут Полина просияла и так воодушевилась, что у старика растопилось его ледниковое сердце. Боязнь уронить девочку прошла, а с ней и многие другие страхи. Хильдебранду вдруг стало безразлично, что Гюнеш им манипулирует. Он вдруг понял, что Полина всегда была ему симпатична; девочку, которая носила в своём имени Достоевского, можно было только любить. Когда Гюнеш вволю назагоралась, Хильдебранд не захотел разлучаться с малышкой и готов был играть с ней весь вечер в «лифт», хотя у него побаливало дряхлое плечо. В следующий визит Гюнеш и Полины Хильдебранд ещё в дверях пробормотал, что может снова присмотреть за малышкой, «если надо». Полина счастливо засмеялась, когда он взял её на руки, а Гюнеш хлопнула старика по плечу так, что тот сотрясся всем телом, и сказала:

– Можешь теперь называть её Поли.

Под неусыпным оком Хильдебранда Поли и Ханнес играли с чучелом куницы, грызли одну и ту же болотную морковку, сидели в саду среди красного перца и острого чили, и Поли уговорила Ханнеса, чтобы они оба его попробовали. Хильдебранд одобрил эту идею. Дети потом в один голос плакали и заедали чили майонезом, чтобы унять боль.

Страница 8