Излом - стр. 18
– Тебе только бухать здесь можно! – разозлился Гондурас. – Ты знаешь, что для неё эта собака?.. А ходит она к матери. Одна осталась. Ни родни, никого нет… До чего же страшно остаться совсем одному, – передёрнул он плечами.
Тоскливая горбатая фигурка точно призрак исчезла среди могил.
– Ерунда! – смачно произнёс Гондурас. – Всё ерунда и суета сует…
Это место всех сравняет и примирит. Всё забывается. Их забыли, – обвёл он рукой пространство, – и нас забудут… Память коротка. Дети помнят, да внуки немножко, и всё… Был ли ты, нет ли; хороший был или плохой – какая разница…
– Как выпьет, – толкнул меня локтем большой, – потерянный какой-то делается, вот и несёт чёрт те что.
– А что, не так? – услышал его слова Гондурас. – Здесь вот купчиха лежит. Когда-то мужики за честь почли бы в её обществе побыть, ловили взгляд, любовались пышным телом, а кто её помнит сейчас, кроме этого дерева, посаженного в день похорон?
– Ба-а! – удивился Пашка. – Гондурасский народный поэт!..
– В каждом человеке дремлет поэт, только не во всех просыпается, – смуглая рука, чуть подрагивая, взяла стакан.
– Правильно! – поддержал Пашка. – А то разбазарились не по делу.
Выпитое начинало разбирать. Компания разбилась на пары. Пашка и Чебышев, обнявшись, шёпотом пели куплеты из пионерского детства. Особенно им пришлись по вкусу две песни: "Орлёнок-орлёнок" и "Взвейтесь кострами, синие ночи!".
– Слова Каина, музыка Сальери, – произнёс я, чтобы утешить рыдающего Заева, с чувством распевающего о высоко залетевшем орлёнке, которого враги называли орлом.
На меня они, разумеется, внимания не обратили.
Большой и Степан Степанович мирно курили, доброжелательно поглядывая в сторону почившего алкаша.
– Давайте как следует познакомимся, – подошёл ко мне Гондурас.
– Сергей, – отрекомендовался я.
– Очень приятно, – протянул он руку, – Семён Васильевич. Пойдёмте, Серёжа, сядем вон на ту скамеечку – в ногах правды нет. Какое у вас образование, если не секрет?
– Среднее.
– То есть читать умеете, а писать нет?!
Я хохотнул на его шутку.
– Нет, наоборот… Даже считать до ста умею, так как на третьем курсе университет бросил. На истфаке учился.
– Зря! – отреагировал Семён Васильевич.
– Да знаете, женился, а учился на вечернем, вот дело и не пошло.
– А я учитель, однако, работаю на заводе.
Увидев мой вопросительный взгляд, продолжил немного заикаясь:
– Да-да, юноша. Из военного училища и филфака университета выбрал последнее: Ну что училище?.. – думал я. – И с девушкой поговорить не о чем. А после университета сколько о литературе знать буду, о писателях. Стану интересным собеседником, – перевёл он дыхание. – Однако всё оказалось иначе. От звёздочек на погонах девушки дуреют – как же, душечка военный, а узнав, что я учитель литературы, разочаровываются. Парадокс! Но жениться – всё же женился. Жена тоже педагог. Дети пошли. У меня ведь трое! – похвалился он. – Потом маму парализовало, она с нами жила, и жена стала часто болеть. Нехватки, а дети растут, – он достал сигарету, закурил. – …Сосед всё расписывал, что без образования на заводе почти четыре сотни имеет… я и клюнул. Жаль было со школой расставаться, с классом, – тяжело вздохнул Семён Васильевич, – и сейчас помню удивлённые лица коллег и учеников. Жалею! Жалею, конечно! Сейчас и учителя неплохо зарабатывают. Раздвоился! И там себя потерял, и здесь не нашёл. Я ведь раньше совсем не пил. Может, потому что не на что было?.. Да, собственно, и желания не испытывал.