История Сочинителя. Творческое начало - стр. 38
Это центробежные земные защитные силы (инстинкт общественного выживания) проявились через его творчество. Ибо создание Новых миров (центростремительное движение к ядру Творческого Начала) грозит переменой существующих порядков, гибелью общественным, а то и природным системам. Понятная защитная реакция. Но от подобного творчества накапливается «грязь» человечества – мелкие бытовые личности и судьбы. Они так же фатальны и циклообразны, как рыбы, как повседневное бесконечное существование вне Авторского смысла.
И Достоевский, и Толстой – две крайности (один – вперёд, другой – назад), обе со знаком «минус». Толстой понимал лживость своего состояния и своих бесконечных трудов и всегда рвался убежать от самого себя. Эта раздвоенность измучила его.
Это Творческое Начало не давало ему покоя и требовало найти точку опоры. Но работоспособность – не наитие и даже не вдохновение. Сколько я прочёл добротно написанных книг, и только в нескольких из них встретил своё творческое «я». А у Толстого – только беспрерывные «объективные» истории о чьих-то актёрских жизнях.
Все эти человеческие судьбы так же фатальны, как судьбы «Му-Му» и «Каштанок». «Не бейте собак и людей, не давайте им страдать от голода и насилия», – такая «моральная цель», вставшая во главу угла толстовского творчества, не могла ему дать вычлениться в Сочинителя.
Творческое «я», как золото, редко встречается в чистом виде. И, как золото в пароде, оно вплавлено в тексты, и содержание его всегда различно.
Естественно, что и Толстой «вкрапил» в своё творчество личностное «я», но лишь с позиции нравственности – одной своей умственной частью, а всё остальное бесхозно рассеял в дневниках и в общении.
Потому из него и не получился Сочинитель, а лишь очередная копия Автора псевдо-жизни.
Чехов и Горький
Антоша Чехонте начал с весёлости.
Придумывал смешные рассказы, за них платили. Сколько он их начиркал – не счесть. От типов шёл. Смеялся над их пороками. Но не глуп был и искренен, и развивалась в нём Художественность.
Симпатичный, умный человек. А навалилось на него бремя творческое, грустен стал ему мир, несовершенен.
Главное прочувствовал – должен измениться человек физически. Но когда ещё это будет! А пока – Россия в грязи и в дураках. Персонаж эдакий – с мировой тоской внутри, но с импульсивной творческой энергией. Похоронщик уходящего мира.
Смыслов в нём почти не было. Идей почти не было. Хотя всё как бы знал, о любом мог блестяще высказаться. Людские судьбы, как медик анатомировал.
Чехов попал в период, когда Творческое Начало стало уходить от единичных авторов ко многим. «Одеяло» Творческого Начала разодралось на частички. И теперь каждый имел словно кусочек истины и было трудно развить в себе полноценную Художественность. Поэтому все были яркими, но не цельными, вспыхивали и гасли – то здесь, то там.
Начался ещё один период освоения языка – он должен был обогатиться разносторонними смыслами, впитать в себя творчество всех, кто пожелает. Оттенки чувств, эмоций, желаний, грёзы и мечты – все проявления человеческих «я».
Многое на себя перетянул и Горький.
Был жутким пессимистом. А когда почувствовал в себе творческий ритм – хотел взбодрить себя и воспел бурю и свободу. А потом и Человека с большой буквы. Имелся ввиду, конечно, не-человек. А Горького убедили, что это пролетарий.