История моей жизни, или Полено для преисподней - стр. 3

– Меня в маленькую – не в большую.

Теперь могу предположить, что бандит имел в виду тюремную камеру, в которой ему предстояло очутиться.

В конце улицы, несколько далее сквера, находилось здание, где бандитов судили. Думаю, это был городской театр. Как-то папа прихватил меня на одно из публичных заседаний. Помню, что и судьи, и бендеровцы находились на сцене, а мы смотрели на них откуда-то сверху – очевидно, с галёрки.

Людей множество. Не протолкнуться. Теснота. Духота. Помню, как один из подсудимых начал что-то быстро и громко говорить в публику. Тотчас была включена сирена, его заглушившая. Помню и приговор, вынесенный всей кучке подсудимых – смертная казнь.

Тогда-то я поинтересовался смыслом и значением этого приговора. А заодно и тем, что такое вообще смерть? И ничего толком не понял, но сильно перепугался, узнав, что и я умру, и мои родители, и брат с сестрой, и что нас закопают. Получили объяснение и медленные, печально-красивые похоронные процессии, под одну и ту же оркестровую музыку проходившие опять-таки перед нашим балконом. Разумеется, я был озадачен, как избежать этой общей участи и уберечь от неё самых близких, самых любимых.

И решил, что, когда выросту, обязательно изобрету лекарство от смерти. Смерть для меня не представима и по сей день. А теперь, когда я уверовал, мыслится и вовсе невозможной.

Должно быть, вера и есть лекарство от смерти?

Помню магазин игрушек, располагавшийся на другой стороне улицы напротив нашего дома. Помню, как я просил, умолял, требовал, чтобы мне купили саблю, которая была выставлена в витрине. Сабля величественно покоилась в великолепных ножнах, подвешенных на ремешке, и была на удивление красива. Упав на тротуар, я бился в истерике:

– Купите саблю!.. Купите саблю!..

Не помогло. Единственное, на что согласились родители, это была небольшая игрушечная винтовка с деревянным некрашеным прикладом, из которой можно было стрелять пистонами.

С этой винтовкой, одев её на плечо и гордясь своим оружием, я прохаживался по двору, а то и бегал, взяв наизготовку, а также играл с мальчишками в войну. Приходя же домой, ставил винтовку в уголок у двери, где пролёживал бока наш замечательный лохматый пёсик – Пират, с которым я тоже любил гулять.

Помню песчаный пляж на местной речке Серет, купание. Помню высокое дерево, стоявшее на другом берегу, и смельчаков, которые, взобравшись на него, прыгали в воду. И страшные рассказы о том, как некто поспорил, что сможет спрыгнуть на газету, постеленную на воде, прыгнул и разбился.

Однажды папа купил удочки, и мы вдвоём отправились на рыбалку. Расположились у моста. Тут же рядом рыбачили мальчишки лет по 12–14. И что удивительно – они таскают рыбу за рыбой, в основном ершей, а у нас даже не клюнуло ни разу. Долго мы сидели в полном унынии. Потом догадались к мальчишкам за советом обратиться: почему, дескать, у вас ловится, а у нас – нет? Те подошли, присмотрелись к нашим снастям. Оказывается, на наших лесках не было… грузил!

При переезде в Даугавпилс пришлось расстаться с Пиратом. Отдали соседям. А он, верный пёсик, вырвался у них из рук и бежал за увозившей нас машиной до самой станции. И уже хотели мы взять его с собой. Да что-то не получилось. Не было ящика, что ли, где бы он мог скоротать поездное время…