История медицинской лавочки - стр. 10

Погорелец Егупкин поднялся со скамьи, предложил своей бывшей подруге присесть. Веденская опустилась, осмотрелась по сторонам. Кто знает, может быть, лет этак двадцать назад она уже сиживала на этом месте и слушала соловьиные трели в перерывах между поцелуями с Егупкиным.

– Ваня, мне сказали, что ты отказываешься переезжать в новую квартиру, – сказала Веденская. – Это правда?

– Отказываюсь! Где родился, там и пригодился.

– Не смеши. Ты родился на Луговой, а здесь жили твои дедушка и бабушка.

– Вот и я скоро стану дедушкой… без бабушки.

– Я не виновата – это твой выбор.

– Да как ты можешь! – с Егупкина мгновенно слетела шелуха учтивости. – И месяца не прошло!

Веденская тоже вскочила на ноги

– Вот именно! Через месяц порадовал письмом. Просил не беспокоить и не отвлекать от службы!

– Да ты с ума сошла! Какое письмо?!

– Твое! Ты думаешь, я такая дура, что уничтожила его? Вот бог и покарал тебя за мои слезы! Теперь сидишь у сгоревшего корыта.

– Покажи письмо, – прохрипел Егупкин.

– Я твои писульки с собой не таскаю.

– А если не таскаешь, так не выдумывай! Я никогда таких писем не писал. Я хотел застрелиться, когда узнал о твоей свадьбе.

– Промахнулся?! Хорошо, я привезу письмо. Но сейчас мы говорим о квартире.

– Не хочу ни о чем говорить, пока не увижу письма.

– Хорошо, оно у тебя будет. Почитаешь, вспомнишь молодость.

Веденская ушла, не попрощавшись.

– Совсем с ума спятила! – еще долго возмущался Егупкин.

– Для оправдания человек способен придумать что угодно, – заметил Аникеев.

На следующий день Егупкин с Аникеевым направились в сторону банка. Вспоминая разговор с Веденской, Егупкин перебрасывал спортивную сумку с золотом с одного плеча на другое и всю дорогу возмущался. Неожиданно дорогу им перебежала черная кошка. Аникеев даже приостановился в нерешительности.

– Не боись, – приободрил Егупкин.

– Ты не веришь в приметы?

– В кошек не верю. У моей соседки их было штук пять – и все черные. Только выйдешь из дома, какая-нибудь обязательно попадется, а то и две сразу. Так что на кошек у меня иммунитет. А вот в удачу от найденной подковы верю.

– Ты находил подковы?

– И не одну. На себе испытал.

– Интересно. Расскажи, как это было.

Егупкин не заставил себя упрашивать, тем более что по дороге в банк лучше говорить о чем-нибудь духоподъемном.

– Случилось это в перестроечное время, еще до моей службы в армии, – начал Егупкин. – В институт я с первого раза не поступил, пришлось устроиться штамповщиком в кузнечно-прессовый цех. Но в те годы, как ты понимаешь, началась приватизация, бандитизация и оптимизация производства. Зарплату задерживали на полгода. Работали сдельно – сколько ни сделай, ничего не получишь. И тогда мне подумалось: «Эх, найти бы подкову для удачи!»

– Да где б ты ее нашел в Посторомкино?

– В своей голове! Попросил инструментальщиков сделать штамп с просечками, чтобы ковать подковы не старинным способом, как в деревенской кузнице, а мгновенно. Положил раскаленную металлическую полосу на штамп, нажал на педаль – пневматический молот вырубил готовую.

– И получил премию за рацпредложение?

– Какая премия?! Я ведь говорю, заплаты не было! Наштамповал я сотни три подков и в несколько заходов перетащил домой. Бросил у сарайчика под водостоком. Через неделю они поржавели так, словно отвалились от копыта полвека назад. Затем положил с десяток подков в холщовую сумку, оделся похуже и отправился на рынок. Сел там у входа на бордюрчик. На мне видавший виды линялый пиджачишко, обтрепанные штаны с бахромой и заплатами. Небритый, нечесаный, одним словом – потомственный селянин. Вытащил из торбы парочку подков, положил рядом на землю. Естественно, у людей, идущих на рынок, впечатление, что я пропил весь свой домашний инвентарь, а теперь вынес последнее – подковы, что валялись в сарае со времен коллективизации.