Искушение Ганеши - стр. 36
Не тут же, нет. Афродита день ото дня выжигала его душу своей ненавистью к этому угрюмому примату, который мог реально утащить к себе её и только её будущего ребёнка! Невольно заставляя Афродиту на него гневаться. Особенно сильно распаляясь в те моменты, когда наивная Фетида в разговорах с ней то и дело упоминала о Пелее, как о всё более и более вероятном, по её мнению, кандидате на трон отцовства.
Желая его во чтобы то ни стало свергнуть! И снова захватить над Фетидой свою безраздельную ранее, тотальную власть. Со всеми её детьми и прочей домашней утварью. У этой твари. Её рабыни. Любви. Которую она даже в монастыре не давала никому в обиду только лишь потому, что Фетида – её и только её! Навсегда. Даже не взирая на то, что она сама уже нашла себе там более крутую партнёршу. И она с Фетидой за все её косяки сама разберётся. Лично! И на глазах у всех не раз демонстративно била её по лицу (конечно же – ладошкой), звонко наказывая Фетиду за её очередной проступок. Делая той ещё больнее от унижения перед всеми, чем физически. С усмешками наблюдавшими её реакцию. На очередной удар, лишь звонко подчёркивающий её ошибку. В поведении. На что Фетида ранее Ганеше наивно жаловалась. И не раз. Особенно – в постели.
Недопонимая того, как для Афродиты и самой всё это было невообразимо сложно и тяжело. Даже рассказывать – Дионису. В машине, пока она обучала его вождению. Сквозь подступивший ком к горлу. Давая понять остальным, давая той очередную звонкую пощёчину, что раз уж она бьет свою «близкую», то и их, дальних, отметелит так, что мама не горюй! Хоть по одной, хоть всех вместе. Если они хотя бы попытаются ей тут возражать!
Тем более что Афродита приходила «на стрелку» со своими не менее матёрыми подругами. С которыми она и держала власть в монастыре. С такими, как «великанша» Шарлотта, получавшая «королевские» подгоны от людей Вейса. За что и получила прозвище «принцесса».
В итоге, лишь обострив своими «зубами» туберкулёз Пелея.
Причём – обе. Вцепляясь в глотку Пелею в те моменты, когда тот начинал испытывать фундаментальные сомнения в тех тезисах, что доказывали его причастность к тому положению, в котором Фетида, следуя его же логике, пока её Ганешенька был в летнем рейсе, теперь и оказалась. Ввязавшись в эту его угрюмую причинно-следственную связь. На своей кровати. Поддавшись обольщению (не столько умом, сколько, вслед за этим, и всем своим телом) логике его суждений. Которые, теперь, ему же самому казались просто абсурдными!
– Ах так?! – прожигала Фетида Пелея своим гневом.
«Избивая» затем в воспоминаниях с Афродитой. Как летописный Царь – младенцев. То есть день за днём лишая Пелея жизни.
Что и заставило Фетиду теперь глубоко-глубоко задуматься о смысле своей бессмысленной без настоящего отца её ребёнка жизни. От которого даже искусственный на перестое между летним и зимнем рейсами то и дело то искусно, а то и вовсе безыскусно и прямо идя в отказ, по делу и без дела, как мог извиваясь («как уж на сковородке») в замысловатых высказываниях, пытался отвертеться. Как, впрочем, и любой уж, изначально не имея их яда. К немалой радости Афродиты. Непроизвольно проникавшейся зимой его позицией. Чувствуя по отношению к Дионису (каким она его видела) лишь заботу и сострадание. Создавая положительный трансферт.