Исчезающий: Инициация - стр. 3
– Нет, я просто не могу понять одного… – снова взял слово Славик. – Если ты пишешь о том, что так или иначе происходило у тебя в жизни… или у кого-то происходило и ты был свидетелем этого, то как ты собираешься писать повесть от лица девушки?
– Славик, у всех женщин примерно одинаковые запросы. Они в чем-то схожи с мужскими, – а-ля зрелость партнера, – а в чем-то – нет. Ну, скажем, защита – она нам не требуется.
– И это ты называешь искренностью? – спросил он, округлив глаза. – Ты же сам говорил, что если не сможешь писать от себя, то вообще не будешь писать! Вспомни свою первую книгу. Я в ней был прототипом. Ты писал то, что видел. И она читалась так, словно ты разговариваешь с другом – настолько понятно и свежо. Потому что это написано честно и искренне!
– Хорошо, если ты говоришь о искренности, то давай по-другому, – сделав глоток кофе, я решил расставить все по полочкам. – Во-первых, все мои истории видоизмененные и гипертрофированные по своим масштабам и последствиям. А это ли не главный признак лжи?
– Главное, что ты в это веришь, – сказал он в ответ.
– Так я и в Дашу верю! Выходит, ничего не противоречит.
– Даша искусственная! – протестовал он. – И каждые три дня она становится все более ненастоящей!
– Во-вторых, – я решил продолжить свои доводы, чтобы положить конец спору, – «За ширмой пустоты» – история про духов, живущих в чистилище, и она вообще не может быть написана, если мерить твоими замерами, искренне. «Ожог» с Дашей в нем куда более правдоподобны. И вообще, каждый раз объяснять свой мотив сюжетного поворота становится чем-то слишком похожим на оправдание.
– «За ширмой пустоты» станет бестселлером, вот увидишь! Я никогда не ошибаюсь. И сейчас, с «Ожогом, тоже не заблуждение!
– Это эксперимент, – бросил я, – Издательство одобрило, уже ничего не изменить.
– Андрюх, я пойду наверное, – внезапно сказал Славик и протянул мне свою руку. На его лице читалось разочарование. Впрочем, он всегда таким был. Что не по его – сразу в обиду.
– Да, конечно, – совершив рукопожатие, произнес в ответ.
Славик встал со стула, накинул легкую курточку, и тяжелой походкой направился в выходу.
Не прошло и минуты, как он ушел из заведения, а я погрузился в тоску. Ту самую тоску, которую я часто испытывал после диалога с ним. Тоску, похожую на опустошение.И глянув в окно, я почувствовал, как мое воображение начало жить своей жизнью. В глазах потускнело, словно над городом нависла грозовая туча. Но с неба, вместо дождя, посыпались полароидные фотографии. И хоть они были на расстоянии, которое не позволило бы обычному человеку разглядеть что на них отображено, я видел абсолютно все. Даже мимику людей. На одной из фотографий, очень сильно выцветшей под влиянием времени, был изображен лысый, недовольный двухлетний мальчик. Он сидел в машинке и взирал прямо на меня. На другой, более-менее сохранившейся, был тот же мальчик, но повзрослевший на пару лет. Он стоял рядом с отцом и улыбался. Этот мальчик еще не знал, что через несколько лет его отца не будет рядом. Он потеряет с ним связь. Следующая фотография, которая была ближе всех, отображала эпизод, в котором девочки из более старших классов учат семилетнего мальчишку целоваться. Позже они научат его курить. Другая фотография отображала, как этот же мальчик, уже вытянувшийся в росте, но все такой же худой, нюхает клей с неблагополучной компанией. Тем временем, поларойдных снимков становилось все меньше, а вместо них с неба сыпались фотографии 10х15. Они устилали землю толстым слоем воспоминаний, вперемешку с ностальгией. На них был еще не сформированный юноша, бесконечно прыгающий из сомнительных компаний в спорт и обратно. Его улыбка на всех фотографиях была пока что широкой и, отчасти, наивной. На следующих фотоснимках юноша улыбался все так же широко, но уже находясь не в окружении парней, с ярко выраженной перспективой стать опытными наркоманами с многолетним тюремным стажем, а рядом с девушкой.