Иллюстратор - стр. 25

Я понимаю, что медлить дальше нельзя. Беру первый попавшийся под ногами камень (жаль, небольшой), мысленно ругая себя за то, что не позаботился заранее о более или менее сносном оружии; рассчитываю на то, что удастся хотя бы спугнуть змею, не позволив ей продолжить отравлять Древо.

Стараюсь быстрее и как можно тише подобраться к Древу, но ветки предательски хрустят под ногами. Я ускоряюсь – змея на расстоянии удара, – замахиваюсь, и в ту же секунду голова твари отрывается от ствола дерева и я ловлю на себе хищный, сверкающий первородной злобой взгляд. Резко, со всей силы, бросаю камень, но промахиваюсь: не достигнув цели, он ударяется о голый ствол – там, где мгновением раньше Древо задыхалось в ядовитых объятиях змеи, сейчас пусто. Стремительной чёрной молнией на невероятной скорости змея соскользнула со ствола и скрылась в спасительной зелени яблоневого сада.

Меня охватывает досада, но лишь отчасти: змею я всё-таки прогнал.

– Надо было её убить, – слышу голос Аурелие у себя за спиной.

– Едва ли она вернётся. Змеи – умные создания. Теперь она знает, что у Древа есть защитник и в следующий раз её наверняка будет ждать засада.

– Хотелось бы верить, – с сомнением произносит Аурелие.

Но на следующие сутки хищник не является.

Так же спокойно проходят еще несколько дней, и кажется, будто сад замер в умиротворении и надежде на возрождение Древа.

– Посмотри, – говорит Аурелие, и слёзы радости наполняют её глаза, которые в этот миг подобны ледяным озёрам, переливающимся в солнечном блеске. – Древо познания лечится, оно оживает!

Я оглядываю яблоню: на месте опавших сухих листьев набухли почки, ветви распрямились, в корнях ощущается влага, а древесная кора перестала рассыпаться в труху.

– Это же прекрасно, Аурелие! – восклицаю я и со счастливой улыбкой заключаю её в объятия.

Мы снова возвращаемся к прежней жизни: днём каждый занимается своим ремеслом, по вечерам мы проводим время вместе, и эти часы самые счастливые. Но я нахожу и другую радость: приходя домой, я не перестаю любоваться своим творением – портретом Аурелие. А если говорить прямо и не лукавить, портретом её сияющего цветка – огненного лотоса.

Ещё одна заря встает на небосводе, я просыпаюсь, кидаю мимолётный взгляд на портрет и, как обычно, собираюсь заняться насущными делами. Как вдруг что-то приковывает моё внимание, побуждая вернуться к портрету.

Встаю напротив – внимательно вглядываюсь в детали. Поначалу не замечаю ничего странного: те же знакомые линии, изгибы, проступающие сквозь раскиданные по холсту тени, груди, скрытые под лепестками, – всё точь-в-точь как было, неизменно. И как всегда бывает, когда в процессе поиска акцентируешься на деталях, не замечая того, что сразу должно бросаться в глаза, от внимания ускользает очевидное: в самом центре портрета лотос, цветок, сияющий красным, странным образом изменился! Нарисованные стараниями моей кисти блики исчезли, он больше не сияет, от многообразия оттенков остался лишь один цвет запёкшейся крови, сливающийся в тусклое пятно.

Внутри меня всё холодеет, как только я понимаю, что это не обман зрения, не иллюзия, не плод воображения, навеянный сном. Мои пальцы скользят по холсту – материя та же, без изменений. Единственное, что могло таким образом повлиять на портрет, – время, но портрет совсем новый: ему нет и месяца.