И взаимно притом - стр. 5

Легко не было – но как часто в награду доставались моменты счастья, острого, до боли в груди, до перехвата дыхания. Мне доставались точно.

Вот ты говоришь о диагнозе. Я помню, где сидел ты, где стояла я, какое на мне было платье. Ты говоришь: «До Федькиных десяти лет дотянуть хотя бы». И больше мы об этом не заговариваем. Федору еще нет четырех.

Вот мы долго гуляем под летним дождем в окрестностях Гематологического центра – тебе разрешают. У тебя с собой в рюкзаке пластиковая бутылка, потому что нужно собирать анализ – суточная моча. Нам ужасно смешно от этого.

Вот у тебя уже нет волос, бровей и ресниц. Но ты встречаешь меня у входа. В палате тебя вдруг начинает тошнить, и ты страшно кричишь на меня – вон, немедленно пошла вон!

Вот мы выходим из Гемцентра, раздарив врачам и сестрам тонну цветов. Весна. Ремиссия. Мы счастливые и глупые.

Вот возвращаемся через полгода. Сверхранний рецидив, смотрите, в этом случае кривая выживаемости – резко вниз. Я киваю словам врача.

Вот аутотрансплантация, санация костного мозга, стерильность, тебе очень больно, а мне всего лишь жарко в халате, шапочке и маске.

Вот ты, снова победив, уходишь – и я рядом, – но на этот раз тихо. Доктора улыбаются и не верят.

Вот контрольное обследование, ты у врача, я замираю под дверью кабинета. Чисто! И еще одно! И еще! Все говорят – феномен!

Вот у тебя непонятная температура.

Вот ты теряешь половину веса.

Вот твои глаза голубые, как у младенца, на улице страшное лето 2010-го года, такую жару не перенести и здоровому, мне говорят – готовьтесь.

Вот снова ты всех удивляешь, снова ты чудо, снова ты выжил – но почему все с такой жалостью смотрят на нас?

Вот ты не помнишь, какой год, вот ты перестаешь вставать, вот ты говоришь только мое имя – оно короткое, ты просто стонешь его.

Вот снова Гемцентр. Как я устала, если бы ты знал, как я устала – говорю я, упершись головой в бортик твоей кровати. Ты молчишь. Ты уже не произносишь даже моего имени. А я не знаю, что осталось полдня.

Федору семь лет и восемь месяцев.

…Сидим с Д в его больничной палате, молчим, смотрим на голубей за окном – он им на подоконник хлебные крошки выкладывает, приманивает. Голуби цокают коготками по жести. Муж вдруг говорит:

– Какая кьясотааа, как сказал бы Федя, – и, помолчав, добавляет, – Вот ты все дергаешься, что он букв не знает, цифр. Зато он видит, где кьясота…

5 лет

Очень выразительные у Ф брови; вернее, места для будущих бровей.

Утром вот:

– Федь, доешь кашу.

Хмурится изо всех сил, сурово глядит:

– Нет! Ни-за-што! – подумав, добавляет. – Ни в комим случами! Я не люблю кашу!!!

Я:

– А я не люблю, когда ты так орешь!

– А я не люблю кашу!

– А я не люблю, когда ты орешь!

Решаю как-то сойти с этого круга. Обращаюсь к Д:

– А ты чего не любишь, скажи нам.

Д, не отрывая глаз от Евроньюса по телевизору, продолжая есть кашу, буднично:

– Я? я не люблю холодного цинизма.

6 лет

Ф бегал по квартире со своим глобусом. Я говорю – поставь, уронишь же, да поставь уже поскорее! Он не поставил. И разумеется, уронил. И глобус откололся от подставки. Теперь подставка отдельно, полукруглая такая штука отдельно, шарик отдельно. Прогнала Ф подальше, чтоб не покусать, а потом, остыв, говорю Д мирно:

– Знаешь, у меня в начальной школе тоже был глобус, и я тоже его уронила, и он тоже точно так же сломался.