И вянут розы в зной январский - стр. 6

Агата провела пальцем по крышке стола, проверяя, нет ли пыли. Взяла в руки круглое стеклянное пресс-папье с бабочкой внутри. Сдвинула с места тетрадь, куда он писал конспекты к урокам. Сейчас она сложит все это в ящик, и ничего больше не останется от мистера Клиффорда, от его внимания к мелочам, от его собранности и готовности всего себя отдать служению. Так, в ящиках, все это и будет храниться в их новом доме, потому что нельзя снова расставлять всё, как было, обманывая себя и других; строить музей, склеп, в безумной надежде, что это возродит человека к жизни. Кому это известно лучше, чем ей? До сих пор пробегает холод по спине, когда вспоминаешь отцовский дом, где в каждой комнате смотрит на тебя с портретов одно и то же лицо. Интересно, ставят ли они по-прежнему лишний прибор за ужином? Два года, изо дня в день, до самой свадьбы, – этот глубинный, суеверный страх, когда видишь в столовой сидящий в кресле пустой сюртук. Он, конечно, просто висел на спинке, но тогда, в шестнадцать лет, ей казалось, что это призрак. Мерцание свечей делало картину похожей на тот готический роман, что они, девчонки, читали вечерами в школьной спальне, забравшись под одно одеяло и сблизив головы над страницами. Да, когда-то и она была впечатлительной, как Делия. Но с возрастом это проходит.

Сейчас она соберет всё: ручки, блокноты, бритвы и запонки; визитные карточки, платки с монограммами; соберет и спрячет, чтобы никогда больше не доставать.

Скрипучий крик ворвался в сон, и все пропало: бесчисленные ступени, коридоры, ведущие в никуда, и страх, что за следующим поворотом она снова попадет в тошнотворную, липкую ловушку. Каким облегчением было открыть глаза и обнаружить вокруг надежные стены Агатиного дома! За окном синело небо, и вороны перекликались гортанными голосами. Было душно, простыня вся сбилась, а скомканное одеяло валялось на полу. Наверное, оттого и кошмары, что душно. Прошлой ночью она заснула, как убитая, и казалось, что все тревоги остались позади, на другой стороне Бассова пролива; но, видно, сны эти будут преследовать ее всю жизнь.

Делия проворно поднялась и, плеснув воды в таз, принялась умываться. Из соседней комнаты доносились деловитые шаги, а вслед за ними в молчании семенили другие шажки, быстрые и легкие. Должно быть, уже поздно, озабоченно думала она, растирая мокрой губкой руки и шею. Покончив с умыванием, Делия начала причесываться, то и дело бросая взгляд в небольшое круглое зеркальце, висевшее на стене. Волосы были единственной ее радостью: густые и блестящие, они слегка вились и цвет имели сочный – темно-каштановый с золотистой искрой. Остальное же – сущее разочарование. Ах, чуточку бы жизни добавить в надоевшее свое лицо, такое бесцветное, с мелкими чертами, такое ненастоящее, словно художник бросил рисовать портрет, не доведя до ума даже карандашный набросок. Глаза, и те были не карие, как у сестры, а словно выцветшие до нелепого какого-то, совиного цвета. Хоть плачь.

Тут постучали в дверь, и, не дожидаясь, пока она откроет, вошла Агата – свежая, аккуратно причесанная и одетая для церкви в хорошее платье из генриетты3, отделанное шелковым крепом. Она сказала: «А я собралась тебя будить», – и тут же, не теряя времени, захлопотала вокруг. Словно опытная горничная, перетрясла простыни и застелила кровать; затем, как накануне, помогла Делии затянуть корсет и убрала ей волосы, заколов на макушке длинными гагатовыми