Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да… - стр. 22
У мамы работа в три смены – она дежурит на насосной станции; папа работает столько же смен на дизельной. Я не знаю где эта дизельная станция, но догадываюсь, что в лесу, потому что иногда с работы папа приносит хлеб от зайчика, завёрнутый в газету.
– Иду я домой, и смотрю – под деревом зайчик, вот, говорит, отнеси это Серёжке и Сашке с Наташкой.
Хлеб от зайчика вкуснее, чем тот, который мама нарезает к обеду…
Иногда смены родителей не совпадают: кто-то дома, кто-то работает.
Один раз папа привёл меня на мамину работу – приземистое кирпичное здание с зелёной дверью, за которой, прямо напротив входа, маленькая комната, а в ней, под высоким маленьким окошком, стоит стол с дверцами и два стула; но если в комнатку не заходить, а свернуть налево, то окунаешься в гудящий шум и гул полутёмного зала, где тоже есть стол, а за ним сидит мама, которая нас не ждала и удивилась.
Она показала мне журнал, куда ей надо записывать время и цифры с круглых манометров, к которым проложены дорожки из железных листов с перилами, потому что под ними тёмная вода и её всё время качают насосы – это от них такой жуткий шум.
Из шумного зала, где говорить приходилось криком, мы вернулись в комнатку у входа, но я уже знал кто это гудит за стеной. Мама дала мне карандаш и достала из ящика в столе другой журнал для записей, но только ненужный и в нём можно рисовать всякие каляки-маляки.
Я нарисовал дом и показал маме, потом хотел добавить солнце, но она мне сказала пойти поиграть во дворе.
Мне не хотелось идти во двор, но папа сказал, раз так, если я маму не слушаюсь, он больше совсем никогда меня не приведёт к ней на работу, и я вышел.
Двор оказался просто куском дороги из мелких камешков заросших травой – от ворот к дощатому сараю, а позади здания насосной станции подымался откос, крутой как стена, и весь в крапиве.
Я вернулся обратно к зелёной двери, от которой коротенькая дорожка вела к маленькому белому домику без единого окна, с висячим замком на железной двери. Как тут играть-то?
Оставались ещё два округлых бугра по обе стороны от домика и намного выше, чем он.
Хватаясь за пучки длинной травы, я взобрался на правый.
Отсюда видно было крышу домика и крышу насосной, а в другой стороне – за забором и за полосой кустарника – виднелась шустрая речка, но меня наверняка накажут, если выйду за ворота.
Для гулянья оставался лишь бугор напротив – с тонким деревцем на макушке.
Я спустился к домику, обогнул его сзади и вскарабкался на оставшийся бугор.
Отсюда всё оказалось таким же самым, просто тут ещё можно было потрогать деревце.
Вспотевший от жары, я прилёг под ним, но через минуту, или две, меня что-то ужалило в ногу, потом в другую.
Я заворочался, заглянул через плечо за спину – по ногам, пониже шортиков из жёлтого вельвета, суетились рыжие муравьи. Я смёл их как смог, но жгучая, нестерпимая боль всё прибывала.
Мама выскочила на мой рёв из-за зелёной двери и папа тоже, он взбежал к деревцу и отнёс меня вниз на руках.
Муравьёв быстро-быстро постряхивали, но жгучая боль не отпускала покраснелые вспухшие ляжки.
И мне стало уроком на всю жизнь, что самое лучшее средство от укусов этих безжалостных кусючек – посидеть в прохладном шёлке маминой юбки, туго растянутой между её колен…
Баба Марфа жила в одной комнате с тремя внуками, где для неё была поставлена железная койка.