Хозяин - стр. 2

«Вспоминать, – тут же парировал второй. – С рабочей башкой, целыми руками-ногами и с родными зубами, и не в инвалидной коляске. Повспоминаешь и забудешь, ничего с тобой не случится».

– Заткнитесь, – простонал я. – И так тошно.

Да не псих я. Понимаю, что всё это мои мысли, а не каких-то там вторых и третьих «я». Но как-то ведь надо было остановить этот словесный поток, пусть даже перейдя на приказы вслух самому себе. А то «бу-бу-бу, бу-бу-бу, бу-бу-бу». Один всё время ворчит и ругается, другой ноет и причитает. Задолбали они уже меня…

Они.

Блин.

Может, и псих…

Заткнулись наконец. Пусть на время, но всё же.

Я сделал глубокий вдох, задержал дыхание, досчитал до четырёх, медленно выдохнул. Повторил несколько раз.

Ну вот и всё, вроде, успокоился.

Но не пришёл в себя. Бешеный выброс адреналина и эмоциональный ураган сменились опустошением. Тело налилось тяжестью, в голове нудно зазвенело.

Приоткрыв один глаз, я посмотрел на часы на дисплее. До начала рабочего дня осталось десять минут. Как раз столько занимает дорога от дома до офиса, но если учесть, что я ещё и уехал в другую сторону, то я точно опоздаю, и напротив моей фамилии в черном ежедневнике Карабаса появится жирный минус, который потом автоматически превратится в пусть и небольшой, но неприятный минус в зарплатной ведомости. Есть только один положительный момент в этой истории: Карабасу всё равно, на сколько опоздал очередной Пьеро – две минуты или двадцать, так что я вполне могу позволить себе посидеть здесь ещё какое-то время, вообще ни о чём не думая.

Ни о чём не думать получилось совсем недолго.

Первым без приглашения явился сочащийся корпоративными инструкциями Карабас, выпучивший глаза, покрасневший, одной рукой вытирающий несвежим платком вечно потный лоб, а второй держащийся за пышную, но неаккуратную, умоляющую о визите к барберу бороду. Он как обычно начал гундеть про дисциплину, соблюдение нормативов, недопустимость опозданий и неизбежность справедливого наказания для каждого, вне зависимости от возраста, состояния здоровья и былых заслуг. Вдруг лицо его, каким-то образом отделившееся от остального тела, раздалось во все стороны, разбухло, заполнив собой всё пространство вокруг, приблизилось, так что стали видны мелкие красные капилляры и крупные поры, и мерзкие слова, укутанные облачками такого же мерзкого дыхания, начали бомбардировать меня, взрываясь при попадании, как гнилые помидоры, противными смачными густыми брызгами. Карабас раззявил огромный рот и резко надвинулся на меня, окатив волной смрада вперемешку с брызгами слюны. Сейчас он сожрёт меня, словно я вчерашний заветревшийся пончик из кафе на первом этаже нашего офисного здания…

Я заорал и орал, пока не понял, что никто меня не жуёт и не пытается проглотить. Не видно ни зги. Не темнота – чернота. Осязаемая, упругая. Время здесь не бежит, не течёт, оно завязло в черноте вместе со мной. Я не понимаю, сколько времени длится эта чернота и длится ли она вообще: может, она вечна и бесконечна, неизменна… Вдруг она уплотняется, сдавливает меня, опутывает ледяными щупальцами, запечатывает рот, сжимается всё сильнее и сильнее, так что уже, кажется, похрустывают рёбра, тонкие гудронные нити проникают в уши…

Черноту разрывает яркий луч света, он бьёт по глазам, а потом тоже становится чернотой, обретает плоть и объём, врезается в тело и ломает его, мнёт, как бумажный стаканчик…