Холодная комната - стр. 15

– Я стихи пишу!– завизжал Артемьев, топнув ногой, – послушай, тупица!

Пока он читал стихи про цены на водку и сигареты, Хусаинов разглядывал сквозь очки единственную в квартире икону, точнее– то, что можно было принять за оную лишь в потёмках. Это была доска в иконном окладе– древняя, прокопчённая чёрным масляным дымом. Она стояла в маленькой комнате, на шкафу, заставленном книгами и тарелками. От иконы этот предмет отличался тем, что на нём отсутствовало какое-либо изображение, кроме контуров церкви в правом верхнем углу.  Хусаинов тёр копоть пальцами, подносил к ней лупу, но ничего так и не увидел под этой копотью, кроме церкви.

– Ну а рифмы то где?– зевая, спросил Перинский, когда Артемьев кончил читать. Тот опять взорвался.

– Тебе что нужно? Рифмы или глубокий смысл?

– Перинский, исчезни,– попросил Хусаинов, придя из комнаты.

– Ухожу, ухожу, Порфирий Петрович,– рявкнул судмедэксперт, и, опорожнив рюмку, стремительно удалился. Дверью он хлопнул так, что всё на столе подпрыгнуло.

– Идиот,– прошептал Артемьев, беря бутылку,– а вы кто? Следователь?

– Так точно.

Дёрнув шнур выключателя, в результате чего под жёлтым, с разводами, потолком загорелась лампочка, Алексей Григорьевич сел за стол и открыл свой кейс.

– Я – следователь районной прокуратуры. Зовут меня Алексей Григорьевич Хусаинов.

– Как– Алексей Григорьевич?– изумился вдовец, звеня горлышком бутылки о рюмку,– ведь этот кретин сказал– Порфирий Петрович!

– Он пошутил. Порфирий Петрович– персонаж романа «Преступление и наказание», сыщик.

Артемьев сильно смутился.

– Ах, да, да, да! Как я мог забыть? А меня зовут Виталий Васильевич. Вам налить?

– Не надо, я вина выпью,– произнес Хусаинов, достав из кейса бутылку красного.

– Вы всегда с собой вино носите?– удивленно спросил Виталий Васильевич.

– Да, всегда. До смерти люблю сухое вино.

Закрыв и поставив между ног кейс, Хусаинов придвинул к себе граненый стакан и до половины наполнил его своим любимым напитком. Чокнувшись, выпили.

– Да, с Парфирием-то Петровичем промашка у меня вышла,– с досадой сказал Артемьев,– а ведь читал, сотни раз читал! Так что уж не думайте, что я– быдло. Я– человек культурный.

– Никто и не думает, что вы– быдло,– возразил Хусаинов,– Абсолютно понятно, что вы не поняли шутку лишь потому, что вам сейчас – не до шуток.

– Да,да, вы правы,– посерьёзнел Артемьев,– потеря близкого человека– это, знаете ли… Ведь мы четырнадцать лет с ней прожили! Представляете? Да, ругались конечно, но кто с любимыми не ругается? Не ругаются только те, кому плевать друг на друга!

– А то, что вы – человек культурный, подтверждается тем, что всё из квартиры продано, а икона стоит на месте, как будто даже и не мешает.

Артемьев в крайнем недоумении заморгал.

– Что значит, как будто даже и не мешает? Я вас, признаться, не понимаю. Как, вообще, икона может мешать?

– Не знаю, не знаю. Вы никогда с женой не ругались из-за этой иконы?

– Из-за иконы?

– Да.

Некоторое время Артемьев смотрел на следователя без всякого выражения, а потом вдруг прижал ладони к лицу и громко заплакал. У Хусаинова рвотно защекотало желудок. Погасив окурок, он взглянул на часы и нетерпеливо забарабанил по столу пальцами.

– Что вы меня терзаете?– пропищал, наконец, Артемьев, выплюнув слезы,– как будто вам неизвестно, что я весь день с работы не отлучался! Орал я ночью Ленке, орал, что ей язык оторвать бы надо, и что с того? Неужели ж я такой идиот, чтоб после этого крика, который весь дом услышал, язык и выдрать? Я никогда не пью до беспамятства, это каждый вам подтвердит!