Хочу скандала! - стр. 21
Портрет дополняла массивная золотая цепь на бычьей шее и печатка благородного же металла на безымянном пальце правой руки. Вот этой-то печаткой он и ткнул в нашу сторону.
– Вы кто такие? – очумело спросил он густым, прокуренным басом.
Пока Танька напрасно напрягала извилины, искренне пытаясь вспомнить, кто мы такие, я сделала это за нее и смело ответила, повторяя слова, сказанные Мокрым еще в фургоне:
– Мы – стопудовые тетки!
Зырик от моего ответа, похоже, ошалел еще больше.
– А че вы здесь делаете? – растерянно спросил он.
– Фуфлим понемногу, – ответила я, окончательно входя в роль.
– Не, я не понял, че это мы тут делаем! – неожиданно взорвался Зырик, и я поняла, что понятливость, догадливость и сообразительность крайне редко, если не сказать никогда, не посещали его большую, квадратную голову.
С таким типом шутки были плохи. Неровен час, не так поймет, глядишь, и за пистолетом потянется. Хотя откуда у него пистолет? Одежды на нем – самый минимум, нигде не видно кобуры, нигде ничего не выпирает. Я про пистолет, конечно. Может, он прячет пистолет под штаниной, на щиколотке? Я в кино видела, многие бандиты и полицейские в Америке так делают. А чем наши хуже? Но нет, опять же, не его ума уловка. Скорее всего, товарищ безоружен.
И данный факт дарит нам некоторые шансы на побег. Об этом я шепнула на ухо подруге, но та вдруг тряхнула головой, как веселая кобыла, и захихикала. Зырик же вместо пистолета вытащил из кармана трико выкидной нож, о котором я почему-то не подумала. Лезвие с легким угрожающим щелчком выскочило из рукоятки со скоростью молнии и заставило нас с Танькой одновременно испуганно вздрогнуть и обняться от страха.
– Короче так, тетеньки, следуйте за мной! – приказал парень таким тоном и так выразительно взмахнул ножом, что мы повиновались ему безропотно.
Храня гордое молчание, мы спустились на первый этаж и вошли в ту комнату, мимо которой чуть ранее благополучно прошмыгнули. Это оказалась довольно просторная гостиная с самым обычным для отечественных жилищ набором предметов интерьера. Здесь стоял большой кожаный диван, два кресла, стенка, уставленная книгами и фарфором, на стенах висели картины, по углам стояли этажерки и вазоны с цветами, напротив дивана располагался дорогой на вид домашний кинотеатр.
Но главными предметами интерьера в ту минуту были три человека, которые при нашем появлении одновременно повернули головы в нашу сторону. Похоже, что изумление, написанное на их лицах, по крайней мере, на двух из трех, было искренним.
Мокрый стоял посреди комнаты на коленях, рядом с небольшим журнальным столиком. Его лицо было изуродовано следами недавних побоев: правый глаз заплыл, левая скула разбита, из левой же рассеченной брови сочилась кровь, тонкой струйкой стекавшая по пухлой щеке к вздувшимся и кое-где лопнувшим от ударов губам. По всему было видно, что Мокрый от пережитых побоев находится в глубокой прострации. Его даже покачивало из стороны в сторону, и казалось, что достаточно одного легкого толчка, чтобы он окончательно потерял способность ориентироваться в пространстве, а то и вовсе рухнул бы на пол.
Над Мокрым возвышался, судя по всему, его мучитель – тот самый второй жлоб, которого я тут же мысленно окрестила Оглоблей. Он действительно был очень высок, никак не меньше ста девяноста сантиметров ростом, а лицом и статью поразительно напоминал запомнившиеся из учебников истории картинки первобытных людей. Если Зырик хоть как-то тянул на современного человека со скидкой на занятия боксом, то Оглобля словно перенесся в наше время через не одно тысячелетие. Ума в его глазах светилось еще меньше, чем в глазах коротышки. Зато свирепости плескалось в них в несколько раз больше.