Гувернантка. Книга вторая. - стр. 3
– Волосы стрижет коротко, как мужчина. А еще у нее одна рука железная.
– Врешь, – говорит Арсений уверенно. – Ты что же, удумала надо мной смеяться?
– Вот те крест! – божится Ульяна. – Я сама видела, врать не стану! Рука механическая, из железа, а пальцы шевелятся, будто живые!
Арсений усмехается и качает головой.
Глядя на смуглое от загара оживленное лицо Ульяны, Арсений испытывает неловкость из-за того, что сидит голый в чугунной ванной, и его нагота прикрыта разве что мыльной пеной. А после ему живо вспоминается, как гувернантка наказывала его розгами на конюшне, а Ульяна подглядывала за ним через маленькое окошко, и в другой раз, когда Жанна Егоровна секла его в беседке, Арсений заметил сенную девку среди вишневых деревьев. Эти воспоминания понуждают Арсения испытать досаду и жгучий стыд. Но пережив малую толику душевных терзаний, Арсений с удивлением замечает, как его стыд делается сладким, будто восточные засахаренные сладости и превращается во что-то иное. Его член наливается кровью, твердеет, становится огромным, как кабачок и начинает причинять Арсению неудобства.
Он стонет, проводит мокрой рукой по лицу и тут внезапно вспоминает, то важное, о чем позабыл. И вспомнив, тот час пугается не на шутку, и с тревогой спрашивает Ульяну,
– Постой, а как же Жанна Егоровна?
– Анна Павловна ее сразу же рассчитала, – отвечает Ульяна. – И мадмуазель уехали в столицу… Я же говорю, Анна Павловна всех повыгоняла. Живут в усадьбе с компаньонкой вдвоем, как сычи.
– Уехала? – растерянно переспрашивает Арсений. – Как же так?… А я что же?
– А вы лежали с жаром, Арсений Захарович. Вы в себя не приходили, все время бредили. Все уже думали, прости господи, что вы помрете. Это я за доктором в город ходила, а он все ехать не хотел.
– Как же так… Как же так, – бормочет Арсений и с тревогой всматривается в лицо сенной девки. – Ульяна, а скажи мне, сколько же я промаялся с этой чертовой лихорадкой?
– Август вот-вот кончится, – говорит Ульяна, задумавшись. – Выходит, без малого месяц.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
– Видишь ли, какое дело, Лизонька, я попал в неловкое положение, – говорит Григорий Ипатович. – Я должен с тобой объясниться.
Нынче Григорий Ипатович избавился от долгополого купеческого сюртука, стоит сказать, порядком поношенного, а еще от картуза и сапог. Вместо этой привычной для Лизоньки каждодневной одежды, кузен нарядился в куртку из серого сукна, «французского» покроя мешковатые брюки и кожаные туфли на низком каблуке. Куртка сидит на кузене, будто влитая, да и туфли с квадратными мысами хороши. Если Лиза не путает, такие туфли вошли в моду только прошлым летом.
А кроме прочего, Григорий Ипатович коротко, на английский манер постриг бороду, и от этого кажется Лизе и вовсе чужим, незнакомым человеком.
– Диковинное дело! Я же знал, что с Максом ни в коем разе нельзя играть в карты, и все равно взялся играть, – рассказывает кузен. – А я, Лизонька, когда проигрываю, не могу остановиться, покуда не отыграюсь. Сам не свой делаюсь! Зора, верно говорит, что мне вовсе нельзя играть.
Лиза и Григорий Ипатович стоят на краю неухоженного сада среди молодых березок. Сквозь зелень листвы сквозит солнечный свет, крапчатые тени ходят по высокой траве.
– И что же, вы совершенно проигрались?
– Фантастически! – смеется Григорий Ипатович. – Проигрался в дым. Макс, не иначе, душу черту продал. Ну, не может так вести человеку!