Гувернантка. Книга вторая. - стр. 20
Из окон сквозь кисею штор льется золотой солнечный свет, под потолком гостиной жужжат и вьются мухи.
– Признаться, я удивлен, – замечает в полголоса Волжин, поглядывая на другой конец стола. – Отчего любезнейший Федор Кузьмич выбрал своим протеже этого молодого человека. Герасим скверно пишет, и никакого таланту, кроме умения произвести скандал и фраппировать публику, я в нем не нахожу.
После посещения подземной залы, Лиза была сама не своя. И когда Григорий Ипатович представил ей членов Клуба, она улыбалась, протягивала ручку для поцелуя, говорила какие-то глупости, но мысли барышни были заняты совсем другим и, стыдно признаться, Лизонька зачастую не помнила, кто есть.
Но, положим, о Федоре Кузьмиче Тетерникове Лиза слыхала и прежде. Она даже что-то читала, хотя стихов в отличии от большинства барышень не любила.
Поэт-символист сидит по левую руку от светлейшего князя, спиною к окну, и его массивный гладко выбритый череп золотит льющийся в гостиную солнечный свет. Федор Кузьмич уже не молод, у него бледное одутловатое лицо с вислыми усами. Глаза Тетерникова прикрыты тяжелыми веками. Лизе он кажется грузным, медлительным человеком. Одет Федор Кузьмич в черный старомодный сюртук и сорочку с бабочкой, и похож скорее на стряпчего, чем на поэта символиста.
– А чем, позвольте спросить, вам не нравится этот юноша? – замечает Григорий Ипатович, доедая щи. – Герасим… Герасим… Тьфу ты, отчего-то фамилия начисто вылетала из головы!
– Его фамилия Чудаков, хотя полагаю, что это псевдоним, – раздраженно отвечает Волжин.
Лизонька, тем временем, поглядывает на молодого человека, сидящего подле Федора Кузьмича. В общем разговоре он не участвует, а только сдержанно и как-то странно улыбается, поднимая верхнюю губу. Герасим Чудаков худощав, его длинные темно-русые волосы, кажутся Лизе не слишком чистыми, а бородка неровно подстрижена. На Чудакове новенькая с иголочки «тройка» и глядя, как он поводит плечами и поправляет манжеты, и у Лизоньки крепнет уверенность, что Герасим впервые надел этот костюм как раз нынешним утром. И еще, есть в нем что-то провинциальное. Лиза готова поспорить, что Герасим Чудаков приехал в столицу из какой-нибудь орловщины, курщины… Что до лица, то в лице Чудакова и вовсе нет ничего примечательного. Разве что в маленьких, глубоко запавших, глазах застыло одновременно настороженное и наглое выражение, словно Чудаков собирается отмочить какую-то дрянную шутку и раздумывает, а стоит ли?
Лизонька подобных персонажей частенько видела на собраниях марксистского кружка и не слишком-то жаловала.
– Вам, Лизавета Марковна, полагаю, известно, что это за фрукт?
– Фамилия, как будто знакомая, да и только, – отвечает Лиза. – Последний год я больше интересовалась марксизмом, чем поэзией.
– Да-да, разумеется, – усмехается Волжин. – А вы не находите, что от него исходит какая-то гнусность? На мой взгляд, Чудаков отвратителен, фальшив и опасен. Я бы не стал водить с таким знакомство.
– Было бы недурно, чтобы господин Чудаков помыл голову, – замечает Зора.
Григорий Ипатович негромко смеется и отодвигает в сторону пустую тарелку.
– А что же стихи? – спрашивает Лиза. – Несносны? Ужасны?
Волжин как будто хочет что-то сказать, но только брезгливо жует губами. Он сидит на стуле, будто аршин проглотил, сложив на столешнице худые длинные руки. Сельдерея ему пока не принесли.