Гражданский арест. Статьи, не попавшие в Сеть (сборник) - стр. 6

В советское время произошел памятный конфуз, связанный с экспериментами над первыми отечественными компьютерами. Машина составила (а по недосмотру он был даже издан) словарь синонимов. Один из словарных рядов выглядел при этом так: «шайка, банда, партия». Возник серьезный идеологический скандал, словарь был изъят из библиотек, а компьютерщикам срезали финансирование.

Вопрос о том, как, на основе чего формируются политические партии, не прояснен: то ли по убеждениям, то ли по интересам; хотя понятно, что на деле убеждения и интересы в той или иной мере совпадают, а какой-нибудь князь-социалист (в царское время), русский националист из евреев или татар, равно как и малоимущий приверженец либеральных реформ, – это скорее психологические аномалии. В частности, я сам в начале гайдаровских реформ поймал себя на любопытной раздвоенности: интересы мои, человека самостоятельного, умеющего зарабатывать (литератора, остро заинтересованного в свободе слова), вроде бы связаны с реформаторами, тогда как убеждения велят принять сторону слабых – тех, кого как раз тогда принялись обманывать и всячески обездоливать. То есть ни к коммунистам, ни к демократам я себя причислить не мог, хотя за коммунистов однажды (в декабре 1993-го) проголосовал. Но это было чисто протестное голосование. Подобная психологическая несовместимость сыграла важную роль и при распаде так называемых творческих союзов: многие оказались в «своей компании» по убеждениям, но не по интересам, или наоборот, – отсюда и всевозможные драмы, в том числе и личные, начиная, допустим, с самоубийства поэтессы Юлии Друниной. Причем в Западной Европе голосуют больше по убеждениям, а в США – больше по интересам (отвлекаясь от традиционного – из поколения в поколение – «семейного» голосования). Республиканцы в США – это прежде всего партия добывающей промышленности, а демократы – партия промышленности перерабатывающей, и электоральный тупик ноября 2000 года связан там, в частности, вовсе не с проблемой «звездных войн» или, шире, взаимоотношений с Россией, а с перегретым биржевым рынком и ценами на нефть, избиратель не может определиться с тем, какой выход из ситуации – предлагаемый республиканцами или демократами – ему выгоднее, и это куда важнее традиционного «имущественного» голосования (крупная буржуазия – за республиканцев, мелкая – за демократов, Юг – за республиканцев, Северо-Запад – за демократов и так далее). Распространяя ту же логику на нашу страну, начинаешь понимать, что, помимо происходящей на поверхности и, конечно же, мнимой борьбы «диванных» и «карманных» партий, инерционного прозябания КПРФ и карьерного зуда, владеющего «Единством», в России подспудно разворачивается та же борьба или, вернее, почти та же: у нас спорят импортеры с экспортерами на одной оси координат и спекулятивный капитал с промышленным – на другой. Это подлинная партийная борьба и реальный прообраз многопартийности (как минимум, двухпартийности), осмысляемые у нас почему-то исключительно как лоббирование. Меж тем если в той же Думе «явлинцев» или «жириновцев» меньше, чем депутатов от Газпрома или от финансовой группы «Альфа», то ясно, в каком направлении развивается в России партийное строительство.

Есть, правда, и партия силовиков – ничего, по определению, не производящих, зато многое требующих. Но как раз с этой партией все понятно: она (при всех гонениях, которым она время от времени подвергается в прессе; при недостаточном – а когда оно бывает достаточным? – финансировании; при кажущейся разобщенности и межведомственной борьбе) по сути дела является государствообразующей структурой надпартийного свойства; она признает президентство ельцинского выдвиженца в обмен на его ожидающуюся (и демонстрируемую до сих пор) лояльность; она не вмешивается в политику, но самим своим существованием предопределяет ее основные параметры.