Грань безумия - стр. 4
– Заткнись ты уже. Не мельтеши, – устало сказал Зот Ивлев.
– Чего?! – удивился Керя. – Чего ты вякнул, борода?! Ты, падаль, царское прошлое, эксплуататор, чего сказал?!
Зот молча отвернулся.
– Давайте прекратим прения, – командным голосом произнес Граве. – Мы сейчас в одной лодке, так сказать, и любая ссора нам только повредит. Полагаю, разбитую машину уже обнаружили, следы на снегу видны хорошо, но пока приедет отряд, мы можем уйти довольно далеко. А если случится снегопад, нам вдвойне повезет.
– Куда идти-то? – спросил Ивлев.
– На муда, – ответил Керя злобно.
– Я думаю, мы должны идти на запад, к населенным пунктам. Если честно, я совершенно не понимаю, что мы будем делать дальше, но не здесь же помирать… – Граве высморкался и вытер пальцы об штанину. – Если у вас есть иные мнения, я готов выслушать.
Все молчали. Керя погладил приклад карабина, посопел и сказал:
– Ты, командир, вроде понимающий, тебя командовать учили. Хрен с тобой, как скажешь, так и сделаем. Но если по елде всё дело пойдет, прости, сам тебя завалю.
– Затрахаешься, – спокойно парировал Граве.
Керя уставился на бывшего комкора, открыв рот, а потом расхохотался и хлопнул себя по коленям.
– Крой, фашист! – воскликнул он. – Верю в тебя, веди. Главное, чтобы мы тут в тайге не сдохли, а уж там разберемся, кто пахан и кто говно.
– Я не фашист, я японский шпион, – напомнил Граве.
– Одна малина, все равно сволочь.
Они шли всю ночь, остановившись ненадолго, чтобы разделить хлебные обломки. Жевали их на ходу.
Температура, по прикидкам Таганцева, держалась что-то около минус пяти, по нынешним местам, можно сказать, тепло. Лишь бы днем снег не начал подтаивать, промокнут ноги к чертовой матери, и с деревьев закапает…
Шли цепочкой в лунном свете, словно волки. Идущие впереди регулярно менялись, не трогали только Костю Жданова, он был замыкающим. Отпахал свое и Таганцев – притом ему повезло, как раз вышли к журчавшей подо льдом неопознанной речушке. Снег с нее почти смелó, он лежал ниже чем по колено. Не сговариваясь, по реке прошли километра два, после чего свернули обратно в лес, и Граве объявил привал.
– Костерок бы развести, – произнес Керя, садясь на поваленную лиственницу и ставя карабин между ног.
– Нельзя, – покачал головой Граве. – Свет. Днем разведем.
– Да кто тут есть?! Тайга кругом.
– В тайге охотнички. Им за нашего брата денежку платят, – пробубнил кулак. – Помню, с Пасмурного трое бежали, так охотнички-коряки всех стрелили, бошки потом в мешке принесли, им спирту дали и денег.
– Хрен с вами, не жгите, – Керя принялся отряхивать снег с пол длинной конвоирской шинели. Луна светила ярко, пробиваясь сквозь ветви, и Таганцев видел всех почти как днем, только серо-синими, мертвенными. Глаза тускло поблескивали.
– Тут и кроме охотников много разного.
Это сказал Муллерман, сидевший на корточках в сторонке. Все повернулись к нему.
– Звери, что ль? – спросил уголовник.
– И звери, и еще всякое.
– Дедушка леший? – Керя засмеялся. Муллерман резко поднялся:
– Не нужно ночью такое поминать! Я в свое время ездил по очень отдаленным уголкам Сибири, разного наслушался. Народ зря не придумает, уверяю.
Граве с интересом посмотрел на Муллермана.
– Вы этнограф?
– В очень незначительной степени. Проректор Коммунистического университета трудящихся Востока при Коминтерне. Но покатался по стране. В здешних местах, правда, не был, но Иркутск, Якутия… Разного наслушался, – повторил Муллерман.