Гойя, или Тяжкий путь познания - стр. 9

Гойя сидел и смотрел в огонь. По стенам вверх-вниз метались тени – причудливые, зловещие, притягательные. Пляшущие языки пламени выхватывали из темноты отдельные фрагменты шпалеры, изображавшей религиозную процессию: носилки с огромной статуей святого, дикие, исступленные лица толпы. С другой стены мрачно, со скучающим видом взирал кардинал кисти Веласкеса на мир, в отблесках огня казавшийся призраком, а резной лик древней, потемневшей от времени, но прелестной в своей угловатости деревянной фигуры Богоматери Аточской[13], небесной покровительницы Франсиско, принимал вдруг насмешливое и угрожающее выражение.

Гойя встал, потянулся, расправил плечи, стряхнув с себя остатки рассеянной задумчивости, походил взад-вперед. Потом взял песок, насыпал на стол.

Он работал. С мольберта на него смотрела очень красивая дама. Продолговатое неподвижное лицо, насмешливая улыбка, широко расставленные глаза, высокие брови, большой рот, губы – тонкая верхняя и полная нижняя – сжаты. Эта дама уже три раза позировала ему. Кроме того, он сделал несколько эскизов. Ему осталось только закончить портрет. Мастерства ему было не занимать, да и работал он быстро, но с этим портретом возился уже три недели, а добиться желаемого результата никак не удавалось.

При этом все было «правильно». Он давно и хорошо знал изображенную на холсте даму – жену его друга Мигеля Бермудеса – и писал ее не в первый раз. Он передал все – недосказанность этой улыбки, насмешливость, скрытое лукавство, таившиеся под маской светской дамы. Но чего-то не хватало, какого-то пустяка, и пустяк этот был для него главным, решающим. Однажды он увидел ее на званом вечере у дона Мануэля, герцога Алькудиа, всемогущего фаворита королевы, секретарем и доверенным лицом которого был Мигель Бермудес. Она пришла в светло-желтом платье, покрытом белыми кружевами, и он вдруг отчетливо увидел ту недосказанность, ту смущающую и пугающую глубину – ту главную ноту, которую никак не мог уловить. Фигуру ее окружало некое серебристое сияние, и он мгновенно понял, как надо писать ее портрет. И вот теперь он мучился, не в силах добиться своего; все было на месте – лицо, плоть и кровь, поза и платье и светлый серый фон, который ему, несомненно, удался. И тем не менее главного не было – нужной подцветки, то есть самой малости, которая решала все.

В глубине души он знал, почему картина не получается. С того театрального вечера во дворце Альбы прошло две недели, а от герцогини не было никаких вестей. Его переполняла горечь. Если она не хочет прийти к нему сама, почему бы ей не послать за ним и не попросить расписать ей веер? Конечно, она занята своим нелепым, вызывающе-роскошным дворцом в Монклоа. Да и он мог бы сам, без приглашения явиться к ней и принести ей веер. Но ему не позволяла гордость. Она должна позвать его. И она его позовет. То, что между ними произошло на подиуме, не сотрешь из памяти, как он стер нарисованные на песке фигуры.