Гойя, или Тяжкий путь познания - стр. 75
– Ты поедешь в Мадрид! Сегодня же! – мрачно произнес Гойя.
– Ты что, спятил? – возмутился Агустин. – Ты же обещал закончить портрет к именинам дона Мануэля. И сам потребовал у королевы четыре сеанса. А теперь хочешь отослать меня?
– Ты поедешь в Мадрид! – повторил Гойя и хрипло, еще более сердито и решительно прибавил: – Там ты узнаешь, что моя дочь Элена серьезно заболела и что Хосефа требует моего немедленного возвращения.
– Ничего не понимаю, – озадаченно произнес Агустин.
– Тебе нечего понимать! – разозлился Гойя. – Твое дело привезти мне известие о болезни моей дочери Элениты, вот и все!
Ошеломленный Агустин принялся взад и вперед расхаживать по комнате на своих ходулях, напряженно пытаясь понять, что это все значит.
– Стало быть, ты хочешь отменить назначенный королевой сеанс… – проговорил он наконец, как бы рассуждая вслух. – Ты хочешь уехать в Мадрид.
– Мне надо в Мадрид! – ответил Гойя страдальческим, почти умоляющим тоном. – От этого зависит моя жизнь.
– И ты не нашел другого повода?.. – медленно произнес Агустин.
Гойе уже самому было не по себе, но другого повода он не находил.
– Помоги мне, – взмолился он. – Ты же знаешь, как я работаю, когда нужно управиться к определенному сроку. Портрет будет готов вовремя, и нам не придется за него краснеть. Только помоги мне сейчас!
С той минуты, как Агустин увидел рисунок полуденного призрака, он знал, что Франсиско готов совершить одну из своих величайших и опаснейших глупостей и никто и ничто не сможет его удержать.
– Я поеду в Мадрид, – ответил он наконец с несчастным видом, – и привезу тебе это известие.
– Спасибо!.. Попытайся меня понять, – прибавил он.
Оставшись один, Гойя принялся за работу. Он старался не отвлекаться, но не мог собраться с мыслями, они разлетались и кружились вокруг заветной ночи в Мадриде. Он пытался представить себе эту ночь и то возносился в восторженных и нежных мечтах к небесам, то мысленно предавался созерцанию непристойнейших сцен, некогда увиденных им в кабаках мадридских окраин.
Вечером за беседой с Лусией и аббатом Гойя постоянно чувствовал на себе всезнающий, чуть ироничный взгляд Лусии. Да, он был искусен в обхождении с женщинами – и с герцогинями, и с блудницами, но эта ночь в среду вселяла в него страх: он боялся осрамиться. Сейчас он завидовал аббату – его светской ловкости, его элегантности, над которой прежде посмеивался. Он боялся смеха Альбы, а еще больше ее улыбки.
Далеко за полночь (Гойя уже забылся беспокойным сном) вернулся Агустин. Он стоял на пороге, весь в пыли, в дорожном платье; слуга за его спиной держал в руке горящий факел.
– Вот вам ваше письмо, – сказал Агустин.
Франсиско приподнялся на кровати и взял письмо. Оно легло на его ладонь пудовой тяжестью.
– В нем все написано так, как вы велели, – прибавил Агустин.
– Спасибо, Агустин.
Утром Гойя сообщил первому камергеру королевы, маркизу де Вега, что, к своему огромному сожалению, вынужден отменить сеансы, на которые имел честь получить высочайшее ее королевского величества согласие. Объяснив причину, он протянул маркизу письмо. Тот взял его и, не читая, положил на стол:
– Ее величество все равно отменила бы сеансы. Инфант Франсиско де Паула серьезно заболел.