Гойя, или Тяжкий путь познания - стр. 68

 – набитую соломой тряпичную куклу. Композиция была недурна, движения естественны. И все же Гойя остался недоволен своей работой. Эти махи, эти девушки из народа, заставлявшие куклу прыгать, казались ненастоящими. Это были не махи, а придворные дамы, изображающие пастушек, и их веселость напомнила ему тех нарумяненных и напудренных кукол, которых он видел на утреннем приеме королевы. Смешные, судорожные движения пелеле выглядели правдивей движений девушек.

Ему самому в свое время очень понравился этот веселый маскарад, и он с охотой принял в нем участие. Все принимали в нем участие. Его парижские коллеги изображали версальских дам и шевалье в виде пастушков и пастушек, таких же чопорных и неестественных, как его махи и их кавалеры. Многим из этих галантных пастушков и хорошеньких пастушек уже отрубили головы. Да и сам он за прошедшие годы, хоть жилось ему лучше, чем прежде, многому научился, и веселость этой народной сцены казалась ему теперь глупой, неестественной и неприятной.

Радостные пустые лица на шпалере нельзя было назвать портретами, и все же это были портреты. Гойя мог с полным правом отрицать, что одна из дам с кукольными лицами – Альба, но это была она. Изобразить конкретное лицо, оставив его при этом анонимным, – в этом ему не было равных. Да, она увлеченно играла своим пелеле, эта Альба.

– Господа, я кончила! – неожиданно скоро объявила герцогиня и любезно, но решительно отпустила гостей. – А вы останьтесь, дон Франсиско, – повторила она.

– Мы идем гулять, Эуфемия, – сказала она дуэнье, когда все ушли. – Позвольте представить, дон Франсиско: донья Луиса-Мария Беата Эуфемия де Феррер-и-Эстала.

Гойя низко поклонился и сказал:

– Для меня это честь и удовольствие – познакомиться с вами, донья Эуфемия.

Дуэнья знатной дамы была важной фигурой, от которой во многом зависело состояние любовного небосклона – сияет ли на нем солнце или чернеют грозные тучи.

Камеристки подкатили к ней другой туалетный столик, уставленный баночками и флаконами; перед прогулкой герцогине нужно было защитить кожу от солнца. Матово-смуглое овальное лицо Каэтаны на глазах у Гойи стало очень белым. Даже после этого и несмотря на неестественно высокие брови, это было все то же неповторимое лицо герцогини Альбы. Где были его глаза, когда он рисовал третью девушку для шпалеры с пелеле?

– А какое платье желает надеть на прогулку моя овечка? – обратилась дуэнья к своей госпоже. – Зеленое парижское, андалузское или белое муслиновое из Мадрида?

– Конечно же белое, – ответила Альба. – И к нему красный шарф.

С Гойей она больше не говорила: завершение туалета поглотило все ее внимание. Переодеваться в присутствии мужчин было для мадридских дам привычным делом, и они, не смущаясь, обнажали перед ними руки, плечи, спину, грудь; только ноги не принято было показывать – это запрещал старый обычай. Однако донья Каэтана не стала скрывать от глаз гостя даже ноги. «Ножку маха показала – все равно что „да“ сказала», – вспомнился Гойе припев старинной тонадильи.

Сгорая от страсти и вожделения, он тем не менее искусным, привычным взглядом, с деловитостью мастерового запечатлел в памяти каждую деталь церемонии. Ею обстоятельно руководила почтенная дуэнья Эуфемия, длинная и тощая старуха, одетая во все черное; крупная голова ее со скошенным лбом, плоским носом и мясистым ртом была посажена на тонкую, как веретено, шею. Герцогиня обращалась с ней то властно, как с рабыней, то шутливо-доверительно, как с близкой подругой, которой поверяют самые сокровенные, почти постыдные секреты.