Гойя, или Тяжкий путь познания - стр. 60
Однако Мартин все это уже слышал не раз.
– Не болтай вздора, Франчо, – добродушно возразил он. – У тебя же доходы как у архиепископа. Давай проверим твой счет?
– Да у меня не наберется и тридцати тысяч реалов, вот увидишь.
Мартин ухмыльнулся. У его друга была привычка, в зависимости от настроения, преувеличивать или преуменьшать суммы.
Оказалось, что, не считая дома и утвари, у Гойи было около восьмидесяти тысяч.
– Все равно это жалкие крохи, – заявил он.
– Ну, на эти крохи можно себе кое-что позволить, – иронично заметил Мартин и, задумавшись на минуту, продолжил: – Может быть, Национальный банк продаст тебе несколько привилегированных акций? Граф Кабаррус снова возглавил банк, исключительно благодаря ходатайству сеньора Ховельяноса… – Он улыбнулся. – Который своим возвращением из ссылки не в последнюю очередь обязан тебе.
Гойя хотел возразить, но Мартин опередил его:
– Положись на меня, Франчо, я сделаю это красиво и тонко.
Искреннее внимание и деятельное участие Мартина были для Франсиско как бальзам на душу. Ему даже захотелось поделиться с другом своей самой сокровенной, самой заветной тайной – мечтами о Каэтане, но он не смог, не нашел подходящих слов. Подобно тому как он не знал, что такое цвет, пока не открыл свое «серебристое мерцание», до того памятного вечера у герцогини не знал он и что такое страсть. Это глупое слово не передавало и капли из переполнявших его чувств. Слова тут вообще оказались бессильны, и не было рядом с ним никого, кто смог бы понять его беспомощный лепет. Даже Мартину это было не под силу.
К радости Гойи, его назначали президентом Академии еще до отъезда Мартина. К нему домой явился придворный живописец дон Педро Маэлья в сопровождении двух других членов Академии, чтобы вручить ему грамоту о назначении на эту должность. Еще совсем недавно эти господа смотрели на него свысока, потому что, по их мнению, он был недостаточно верен классическому канону и писал не по правилам, и вот они стояли перед ним, развернув скрепленный гордой сургучной печатью пергаментный свиток и торжественно зачитывали подтверждения его признания и славы. Гойя слушал с чувством радостного удовлетворения.
Когда депутация удалилась, он никак не проявил своей радости перед Хосефой и своими друзьями Агустином и Мартином, только презрительно заметил:
– Двадцать пять дублонов в год – вот и вся выгода от этой Академии. Я столько получаю за одну-единственную картину. И вот ради этих двадцати пяти дублонов я теперь должен по меньшей мере раз в неделю надевать придворное платье и помирать от скуки на всяких заседаниях, выслушивая торжественную чушь этих бездарей, и сам молоть такую же торжественную чушь. Верно говорят: больше почет – больше хлопот…
Позже, когда они остались вдвоем с Мартином, тот сказал ему сердечным тоном:
– Да благословит тебя Господь, сеньор дон Франсиско де Гойя-и-Лусьентес, живописец короля и президент Академии Сан-Фернандо! И да поможет тебе Дева Мария дель Пилар!
– И Дева Мария Аточская, – торопливо прибавил Гойя и, взглянув на статую Богоматери Аточской, перекрестился.
В следующее мгновение оба весело расхохотались, принялись хлопать друг друга по плечу, потом запели сегидилью о крестьянине, получившем неожиданное наследство, где был такой припев: