Город, которого нет. сборник - стр. 15
– За все надо платить, оборвыши, – сказал он. – Особенно за любопытство, – и бросил ее за борт.
Ее закружило в бесовской воде, потянуло ко дну, обожгло, закололо иголочками под кожей.
Наверху лодка ходила ходуном и все-таки перевернулась. Две сцепившиеся фигуры забарахтались в облаке пузырей. Их тащило на дно. Но Цапель вдруг выпустил из рук астролябию. А потом исчез. Словно растаял в воде, растворился. Пропал!
И вода стала обычной водой: исчезли скелеты, перестал клубиться ил.
Митька шел ко дну. Тая схватила его за волосы, загребла отчаянно, не успев удивиться, откуда взялись силы. Хотела выдрать у него из рук астролябию, да где там! Зеленый, теплый, нечаянно приятный луч обнял ее. Вдруг стало покойно. Она поняла, что ничего плохого больше не случится. Тащила Митьку, а сил словно бы прибывало. Только б добраться. Только бы Цапель не появился опять.
На берегу Митька кашлял отчаянно, но дышал. Открыл глаза.
Она хотела сказать, мол, все позади, живы, и слава бо… Ночной воздух ожег горло. А Митька как заорет! Она по щекам его хлопать, и тут…
Увидела руки свои. А пальцы – зеленые, и перепонки меж них… а Митька все визжал, в крике заходился. Дуру-то золотую схватил, чтоб в нее швырнуть, но Тая отпрянула. Вода приняла ее, как родную.
Стала понятно, отчего так ловко она плыла, и так от того понимания стало тошно, что она закричала.
От крика завыли собаки, закрестились спросонья матросы да жители прибрежных хибар, а лодочник дядька Прокоп очнулся и чуток протрезвел.
Откричалась, оглядела руки с прозрачными перепонками, ощупала мягкие, отброшенные течением волосы и поняла, что больше не Тая. Не огорчилась: умение огорчаться осталось на берегу.
…Митька появлялся еще раз. Был не в себе. С матушкой, все ей на воду показывал. А после пропал. Многие пропадали. И историка она больше не видела.
Потом ход времени замедлился. Тихо текла вода, холодная, но это не было неприятно. Баюкала. Стало покойно и хорошо. В глубине под ноздреватым камнем нашлась уютная пещерка. Она свернулась в ней и заснула.
Снилось, будто вода вокруг многажды замерзла и оттаяла вновь. И еще, будто кто-то баловался с лампадкой, задувая и поднося лучину опять, наверху то гас, то зажигался свет.
Когда проснулась, казалось, что всегда была такой. А Митька, Цапель и золотая дура ей приснились. Ее мир теперь – сваи, зеленые от водорослей причалы, редкие корабли. И время.
Очень много времени…
…Проскользнуть между сваями, оглядеться, по старой привычке, не заметил ли кто, как тот мальчик…
Даже за толстым стеклом видно было – юнец. Вытаращил глаза, покачнулся, ртом воздух хватал. Сам белый, глазищи огромные. Пожалела мальца, за трос дернула. Взлетел вверх, больше не возвращался. Даст бог, оклемался. Решит, что привиделось.
Были и другие, без шлемов и толстых костюмов. Падая, оставались уже насовсем. Последний год сыпались похожие, как на подбор: бычьи шеи, бритые головы, толстые пальцы. Последнее, что видели – ее глаза, хотя едва ли могли разобрать в мутной зелени вод. Корчились, пуская последние пузыри…
Одного, еще живого, она из машины вытащила, сдала старику. На барже прижился. Этот свой.
На дне тоже город. Пряная влажность, туман. Выше по течению чего только не лежит. Бросают с набережной колеса, шкафы, матрацы. Ночами падают, корчась, люди. С колтухами, в мешках или так. С дырявыми головами, удавленные, частями и целиком. По течению выше целая армия. Рыбки-колюшки общипывают, будто целуя, частицы плоти. Не любит она там бывать.