Город, которого нет. сборник - стр. 14
От воды холодило. Натянуло тучи, скрыв из глаз тощую фигуру.
Вскрик. Косой луч желтого света, как раз от лодки историка, прорезал темноту и вошел в воду.
Перегнувшись через борт, Тая увидела дно: камешки в иле, нитки водорослей и обломок доски, воткнутый в грунт. Появились мальки, верткие, как иглы. У самого дна извивалась змея. Или угорь? Рыбки будто не замечали света. Что-то было с ними не так. Она прикрыла ладонью рот, когда поняла: задом наперед они плыли!
Откуда-то появились крабы с клешнями. Пучеглазые, с Митькину голову. Раковины, огромные, как лохань, приоткрывали створки, будто дышали. Диковинные рыбы: круглые, как шары, верткие да цветастые: желтые, синие… а которые и полосатые. И все – хвостами вперед, что ж это, матерь Божия?
Бесовская вода! Казалось, дно отодвинулось, стало глубже. Тая перекрестилась, не жива, ни мертва.
– Что это, Мить?
– Нечисто дело. Тикать надо! – Митька схватился за весла.
– Уже не надо, – сказали над ухом так ласково, что ее пробрало до мурашек.
Историк улыбался. Круглая штуковина на носу лодки светилась. На часы похожа, только стрелки острые, витые, а вместо циферблата – вязь неизвестных букв. Они тонко подрагивали, а воздух над ними дрожал и светился, словно втягивая в себя все, чего луч коснулся: крабов, раковины, рыб. Полупрозрачные, они двигались по этому лучу и пропадали в дьявольских часах.
– Вовремя вы, оборвыши, – весело сказал учитель.
Он повернул стрелку, и плакучая ива, под которой они дрейфовали, съежилась листьями, просыпалась в воду тонкими ветками, и белый остов ствола, похожий на рыбную кость, стал голым и мертвым.
– Мы случайно, – зачастила Тая, – мы больше не будем. И никому не расскажем, честное благородное слово! – от звука ее голоса луч задрожал сильнее, будто хотел запеть с нею в такт.
– Конечно, не расскажете, – блеснул моноклем историк.
Лодки болтались вровень. Митька метнулся, но Цапель легко, как щенка, приподнял его за шкирку.
– Пусти, колдун! – заорал Митька, – тебя не боюсь, часов твоих дьявольских…
– Это астролябия, – учтиво пояснил историк.
От спокойного, насмешливого голоса у Таи застучали зубы.
Историк с силой швырнул Митьку на дно лодки. Тот ударился затылком о банку и стих. В воде вставали со дна корабли, обнажались белые кости скелетов.
– Значит, так это работает… – Цапель подкрутил стрелки, и направил поганую штуку прямо на Таю.
Он почуяла, как рвануло из-под груди, воруя дыхание, высушивая кожу. Не вздохнуть. Закашлялась, и кашель вышел сухой, дребезжащий.
– Оставь, – заревела она, а горло жгло от удушья, – дьявол, марафетчик поганый!..
Историк наблюдал с интересом, покачиваясь, будто у школьной доски. Тая закрестилась часто, но страшный сон не проходил.
– Не умирает, – удивился учитель.
Она закричала, и голос ее чудный тоже хотел жить, чистый, девичий:
– Богородице дево помилуй, – билась, но не могла выскользнуть из дьявольского луча. Он пьет ее жизнь, и из моря тянет, из воздуха, из рыб…
– Яви, молим тя, скорую помощь твою по морю плавающым и от ветров бурных тяжкия скорби терпящым, – шептала Тая.
Цапель стоял, прислушиваясь, но вдруг просиял: поднес астролябию к лицу и широко открыл рот, будто заглатывая этот луч, этих рыб, эту жизнь, которая еще в них осталась. Тая рванулась, чтобы сбросить его, но Цапель заметил. Узкое тело в макинтоше, блестящее, как рыбина, изогнулось. Резиновый плащ хлестал ее по лицу, гладкий и мерзкий, словно кисель.