Горький грильяж - стр. 37
Едва они поднялись, перед ними распахнулись двери.
– Молодой господин вернулся! - радостно воскликнул слуга.
Марселлет в ужасе следовала за Эли, не смея дышать. Тут всё было пронизано роскошью. Это что, особняк Вальфсона? Не может быть! Тот, кто так живёт, не станет ходить в море на пиратском корабле и похищать людей! Но судя по реакции слуг и тому, как уверенно Эли держался, его тут любили и считали своим.
- Это ваш дом? - несмело спросила Марселлет.
- Да, я здесь вырос.
- Что? - она не верила своим ушам.
Зачем судьба свела её с Эли? По сути, этот человек разрушил её жизнь. А она совершенно на него не злилась. Хотя должна бы ненавидеть всем сердцем.
Мадемуазель де Флорис услышала, как Вольфсон распорядился приготовить комнату и ванну для гостьи. Просто невероятное счастье! Только за одно это она готова была ему всё простить. Вскоре Марселлет уже нежилась в горячей воде, нещадно оттирая с кожи, кажется, въевшуюся в неё навечно дорожную пыль и золу. А когда кроткие служанки принесли ей свежее бельё и домашнее платье из розового сатина, готова была танцевать от восторга.
Вечером к дому подъехала карета, запряжённая шестёркой лошадей, и Марселлет поняла, что к ним пожаловал кто-то очень важный. У неё сердце в пятки ушло, когда она поняла, что это сам епископ Марсельский! Поняла по его одеянию. Так это что и есть отец Вольфсона? Судя по всему, да, потому что внешне они с епископом были очень похожи. Оба – жгучие брюнеты с чёрными глазами и скуластыми лицами. Только виски и лоб епископа уже посеребрила седина.
Эли спустился к ужину, свежий после купания, гладко выбритый и одетый в серый костюм, вышитый серебром. За столом епископ говорил исключительно с сыном и смотрел только на него, будто совершенно не замечая Марселлет. Обсуждали какие-то отвлечённые темы вроде погоды и событий в городе. Словно вчера только расстались. А ведь, как поняла мадемуазель де Флорис, отец с сыном не виделись давно и были в весьма натянутых отношениях. Но со стороны это совершенно не было заметно. Вот что значит держать лицо при посторонних. И о корабле не прозвучало ни слова…
Вечером девушка уединилась в отведённой ей спальне, улеглась и прижала колени к животу, инстинктивно пытаясь занять как можно меньше места. Ей здесь не нравилось. Епископ пугал её своей важностью и надменным видом. Всякий раз, когда его взгляд спотыкался о Марселлет, на лице прелата появлялось выражение брезгливости.
Утром дом молчал. Стаяла такая звенящая тишина, что Марселлет стало не по себе. У неё дома с утра всегда было слышно голоса слуг и звон посуды, лай собаки, какие-то обыденные бытовые звуки. А тут ничего. Будто вымерли все. Неужели так боятся потревожить сон господ?
Девушка умылась, с помощью служанки, которая явилась на звонок сонетки – маленького колокольчика на ленточке, облачилась в выданное вчера платье, и вышла из своей комнаты. Прошла по дому, ступая как можно тише. Она с интересом рассматривала интерьеры, любовалась окружающей её красотой. Дом высокопоставленного церковника она раньше представляла немного иначе. Тут же всё было выполнено в нежных тонах, с изяществом и лёгкостью, присущим современному стилю в интерьере. Стены украшали великолепные образчики живописи, а мебель – изысканные статуэтки. Гобелены, ткани, керамика прекрасно дополняли единый ансамбль. И не чувствовалось тут вовсе той нарочитой важности, что у Марселлет ассоциировалась с церковью. Если бы не присутствие епископа, девушке дышалось бы здесь гораздо легче. Опомнилась она, когда оказалась возле кабинета. Услышав из-за приоткрытой двери мужские голоса, тихонько подкралась и затаилась.