Голуби в берестяном кузове - стр. 7
Но Мокша знал – надо подождать. Да и единственную, уводящую в дом дверь, так просто не откроешь, хранитель княжеского дома, старый домовой Дундарий хорошо знал своё дело.
Мокша вздрогнул от неожиданности, когда Схлоп вдруг пробубнил:
– Тьфу ты, нечисть!
– Кого это ты так? – спросил Мокша, нехотя шевельнувшись, устал с дороги, в тепле сразу потянуло в сон.
– Да Завейка как из угла-то глянула! – Схлопа аж всего передёрнуло. – Вот не свезло князю с дочкой!
Завея, старшая дочь князя, черноглазая красавица, вот уже десять лет как сидела взаперти в своих комнатах. Случилась беда с княжеской дочкой, кровосос-болотник напал на неё. Княжеская дочь была взбалмошна и самолюбива. Многие женихи сватались к ней, а она всем отказывала, искала лучшего и выбирала. Отец, князь Светослав, очень любил её и выдавать замуж не спешил. Завея же и рада была этому, вела вольную жизнь, принимала разных визитёров и получала с удовольствием дары от купцов, ездила на дорогих полянских жеребцах. Как оказалась она тогда совсем одна у болот? Зачем туда отправилась? Почему одна? Никто так и не знает, а она сама теперь толком и двух слов связать не может, но и дурочкой ее не назовешь.
Ну, а у кровососа руки длинные, как говорят лесовичи. Твари эти не очень умные, невидимые, живут общинами, тянутся на тепло. Как попьют крови, так перестают прятаться, проявляются во всей красе – что-то есть в них от мокрецов. Потом нашли Завею, отбили у упыря, а поздно – попил он её крови-то. Значит, и она теперь сродни болотнику, только дочь княжеская, вот и держат её с тех пор под затвором Дундария.
Прислуживала ей старая ведунья, горбатенькая Агата, из пещерников. Агата с упырями умела управляться лихо. Только научилась Завея двоиться да троиться. Оставаясь на месте под присмотром строгой ведуньи, она блуждала тенью по дому. Вот и сейчас, похоже, подсматривала, что за гости ночные к князю явились.
А то, что дозорные уже наверняка доложили о приходе Мокши, сомнений быть не могло. Вездесущий Дундарий справно доставлял все весточки от них Светославу в любое время дня и ночи.
Оставалось ждать.
Схлоп, заметно скучая, прохаживался, из угла в угол, бубня под нос, а Мокша, устало закрыв глаза, сидел на лавке, стоявшей вдоль стены, когда, наконец, дверь отворилась, и старый Дундарь ворчливо проговорил, появляясь из-за косяка:
– Мокшу ждут. Проходь. А ты, Схлоп, чего припёрся? – маленькие глазки домового из-под седых бровей ехидно посматривали на пещерника.
Схлоп засопел от обиды. С хранителем княжеского дома они были старые знакомые, и тут вдруг «чего припёрся».
– Оно, конечно, некоторым Дундукам всё дундарево, – сказал Схлоп с достоинством и выдержал паузу, – а кто-то всю ночь, глаз не сомкнувши, по лесу пёрся. Сколько мы поганых, Мокша, перебили четверых или поболе будет?
Его левый глаз отчаянно то ли косил, то ли подмигивал лесовичу, и тот не устоял:
– Четверых, Схлоп, четверых, – и засмеялся.
Дундарий нахмурился, его лысина в ореоле седых, редких волос порозовела. Домовому стало стыдно. Он откашлялся и громко проговорил:
– А ты меня дослушал, старый мерин?! Я ж тебя когда ещё спрашивал, что не заходишь, сидишь там у себя на опушке?..
Мокша уже входил в большую княжескую залу, когда расслышал, как Дундарий, уводя Схлопа к себе, говорил тому в широкую спину, конфузясь: