Голуби в берестяном кузове - стр. 23
Они уходили. Обернувшись, Мокша уже не увидел воина.
«Схроны, на то и схроны, – объяснил ему потом Свей, повторяя слово в слово то, что говорил отец, – чтобы схорониться до поры, а потом напасть на врага неожиданно, чтобы показалось врагу, что земля горит у него под ногами, что за каждым кустом его ждёт нож или меч, или смертельное заклятие».
И ведь совсем недавно, неделю назад, они с отцом готовили тайники и укрытия. Мотались по всей округе, устраивали, собирали необходимое. Лесовичи сами себя так и назвали тогда в шутку по названию тайников с оружием.
Свей вспоминал, как отец основательно выбирал места, надёжные, сухие, где могло сохраниться в целости оружие: мечи, большие и малые, двуручные – широкие, тяжёлые… короткие, которые воины обычно держали в голенище сапога, пики, луки, стрелы и обычные, и с серебряными наконечниками, палицы. Держали эти места в тайне, рассказывая о них лишь старшинам на заимках.
И не было уже радости Свею оттого, что он идёт к Каянам, казалось это детской забавой по сравнению с тем, что начиналось здесь. И поляне, Айин… казались чересчур прекрасными, словно сказка. А быль… она здесь, она страшная. И лицо матери и отца вновь вставало перед ним в огне и дыме. Он, Свей, словно бросал их всех, будто предавал. Но он вспоминал про Мокшу, который, не раздумывая отправился в этот путь. И опять вспыхивала надежда, что затеяли они не пустое.
Чужаки
Снова потянулась дорога. Теперь Мокша ехал впереди. Лесович время от времени постукивал по вековым деревьям ладонью, хмурился, словно что-то было не так, и двигался дальше, ничего не объясняя.
Айин, будто прочитав мысли Свея, не разговаривала с ним и чаще обращалась к речнику, который, казалось, сейчас вывалится из седла от счастья.
Солнце садилось за верхушки деревьев. Багровый закат обещал мороз, и на самом деле заметно холодало. Пора было подумать о ночлеге и для путников, и для лошадей. Но Мокша словно всё ждал чего-то…
Однако, в очередной раз стукнув по сосне, он обернулся:
– Скоро будет Волчья заимка. Там и заночуем, – и добавил, разведя руками, – леший словно провалился! Зову, зову его…
Взобравшись на очередной взгорок, все увидели уже в вечерних, морозных сумерках с десяток домов в ложбине, окутанных печным дымом и паром.
Путники прибавили ход. Лошади, покрытые инеем, принялись всхрапывать, почуяв близкое жильё.
Бревенчатые избы стояли близко друг к другу, но не образовывали улицу. Высокие заборы, узкие двери и окна – враг так просто не вломится. Строения добротные, бревенчатые. Слабый свет лучины сочился сквозь слюдяные оконца, да и то в двух-трех домах. Большие собаки, к ночи спущенные с цепи, лаяли за заборами, срываясь на хрип…
Спустившись в овраг, путники устало следовали уже почти в полной темноте по безлюдному проулку, в который уверенно вёл их Мокша. Когда лесович остановился, все по очереди вытянули шею, чтобы взглянуть, что там.
Высокий, худой словно жердь, мужчина в наброшенном на плечи тулупе, почти сливался в сумерках с чёрным забором. Молча, он отворил ворота и, взяв под уздцы Саврасого, ввёл его во двор, за ним последовали остальные.
Двор был неширок. Лохматый пёс рвался и хрипел от злости, уже посаженный на цепь, – хозяин ждал гостей. Молодой лесович, судя по всему, сын хозяина, быстро управлялся с лошадьми, с удивлением оглядываясь на полян.