Глубоко. Пронзительно. Нежно - стр. 39
Скоро яичница шкворчала на сковороде, словно мнущаяся в руках амальгама фольги. Я выбросил в ведро обертку от плитки, шоколад весело плавился у меня во рту. Зубы и десны с удовольствием боролись со сладкой тягучей манной. Конечно, надо было начать с яйца, но я, не сдержавшись, сунул себе в рот остаток плитки шоколада. «Киндер-сюрприз». Я снял с плиты накалившуюся сковороду, вернул яйца холодильнику. Жарить яичницу передумал. Желание перебил шоколад. Заварил чай. «Есть хочешь? – вздохнул я шоколадом на собаку. – Чего спрашивать, конечно, хочешь», – взял я упаковку его хлопьев и засыпал в кормушку. Джек подошел, понюхал и начал закусывать еду краем рта, будто извиняясь за то, что причиняет ей боль. Затем он отбросил комплексы и стал жевать уверенно, жмурясь от удовольствия при каждом смыкании челюстей.
Бар служил броском через стеклянные Альпы бокалов на Запад, переходом из совкового состояния в демократическое общество, пусть даже и подшофе… Кружки на столах, будто стеклянные трубы на фабрике хмеля, дымят медленно пеной, которая трескается миллионами пузырьков, будто кто-то забрался в ее целлофановую середину и сидит там и лопает их со страшной скоростью пальцами, нажимая на подушечки. Но звук этот тонет в гуле. Стая гудящая мужчин, опустив свои хоботки, они сосут пиво из кегов, они редуцируют его в свое торжество духа. Для кого-то процесс адаптации занимает одну кружку, кому-то необходимо две. Так или иначе, все приходят к одному знаменателю. Я тоже подошел к стойке.
Стул, пропивший спинку, покорно принял мой зад, я достал из кармана все ту же биржу, но ее теперь не хватает даже на кружку пива, жажда сильнее меня, я, словно путник в пустыне с караваном золота, готов поменять его в огранке верблюда на глоток воды. Потом я вытянул еще две купюры, достал и поставил на кон: «Ставлю на Гиннесс». «В первом заезде Гиннесс?» – не понял меня бармен. «Да», – кивнул я ему. Бармен был высокий и черный, афроамериканец русского изготовления, сгреб все три биржи и поставил передо мной пепельницу. «Твое дело табак», – подумал я за него. Он улыбнулся белым забором зубов, стал вытягивать из крана темную жирную нить и топить ею в бокале бесшабашные пузырьки. Казалось, бармен пытался что-то сплести из этого волокна. Было в нем нечто дьявольское. Пузырьки весело всплывали и быстро гребли к берегу. Их счастье было в том, что они умели плавать. Некоторые лопались раньше. Я взял кружку и вдохнул их дух, потом глотнул пива и улыбнулся белой эмали бармена. Я заказал кольца кальмаров и хлебцы с чесноком и отошел от стойки, подняв перед собой ледяной бокал, будто нес в руке свое холодное сердце. Сел подальше от экрана, где суетился футбол. Рядом англичане метали дротики и дифтонги. Они громко комментировали после каждого броска, после трех неспешным ирландским произношением несли свои тела к мишени снимать урожай стрел. Как и в жизни, здесь важно было не просто попасть в яблочко, надо было, чтобы это яблочко принесло как можно больше очков. Попадешь не в свое яблочко, и пиши пропало. Партия проиграна. «Будь они циничнее, могли бы метать в экран, по которому бегали футболисты, все же хоть какое-то разнообразие, глядишь, и игра оживилась бы», – ухмыльнулся я про себя после второй кружки пива. Алкоголь делал мой мозг более развязанным, он ломал рамки, стереотипы, законы.