Глубоко. Пронзительно. Нежно - стр. 41
– Не выходи из комнаты. Надень трусы.
– А кто там?
– Бродский, шутка. Просто не хочу, чтобы ты уходил. Не выходи из спальни… и я останусь.
– Ты определись, кого больше любишь, Бродского или меня.
– Прямо сейчас? Для этого тогда мне как минимум придется проснуться и выйти из комнаты.
– А как максимум?
– Вернуться с кофе.
– Так вот о чем было стихотворение?
– Мне кажется, там речь шла не о двери, а об окне.
– Не выходи через окно, разбудишь город, – улыбнулся я строфой. – Я чай сварю. Хочешь?
– Все-таки ты хочешь выйти?
– Ради тебя. Так ты будешь чай или нет?
– Я не знаю.
– Чего не знаешь? – нашел я под одеялом ее пятки и стал щекотать.
– Зачем люди лезут в горы? – сквозь смех процедила Шила.
– Чтобы посмотреть на себя сверху. К чему это ты?
– Горы снились, – поджала под себя ноги жена так, чтобы я их не достал.
– Может, в прошлой жизни ты была альпинисткой, – все еще рыскали мои руки под одеялом в поисках ее щиколоток.
– Скалолазкой, скорее.
– Не вижу разницы, – не находили мои ладони ничего, кроме пустоты.
– Не мудрено. Ты вообще женщин не замечаешь, – смеялась Шила.
– После того, как женился.
– Ладно, неси чай. Только черный.
– С чабрецом?
– С бергамотом.
– Бергамот мне все время напоминает бегемота или по крайней мере его родственника.
– Бергамо – это город в Италии.
– Ну, давай, расскажи мне еще, что там жил Труфальдино, что слуга был смышленым малым, что служил сразу двух господам.
– Уважаемые дамы и господа, просьба не волноваться, наш самолет совершит вынужденную посадку в одном из живописнейших уголков Германии, в долине реки Рейн. Мальчики – налево, девочки – направо.
Все почувствовали внутри себя, что самолет продолжал снижаться. Самые отчаянные улыбнулись шутке пилота. Другие беспокойно забегали глазами.
– Что это?
– Где? – посмотрела на меня сквозь очки жена. Позже она вставит линзы, и это будет уже совсем другая женщина. А сейчас она смотрела на меня как студентка, случайно забравшаяся ко мне в постель.
– У тебя все колени в книгах. Что читаешь?
«Знаешь, чего мне стоило сказать ему: «Уходи, я тебя не люблю»? Это как вырезать часть себя, как аборт сделать самой себе», – процитировала мне жена… Она вспомнила про синяк на коленке, который появился недавно. Синяк был знатный, с небольшую тучку на небе кожи. «Вот так вот ходишь-родишь по жизни, получаешь тумаки неизвестно где, от кого, бьешься, пока не прибьет к какому-нибудь острову, который по ошибке сначала примешь за материк». Шила прикрыла синяк своим смущением, а потом одеялом.
– А позитивнее ничего нет? – поставил я поднос с чашками на постель прямо перед Шилой.
– «Море ей снилось так часто, что даже ее карие глаза начали менять цвет», – перевернула страницу Шила.
«Дворник, – слышала Шила сквозь сон, как скреблась в углу зимы лопата. – Он убирает пыль, зимнюю пыль с дорог, которая за ночь упала с неба. Значит, в комнате, как бы она ни была мала, тоже есть небо… За ночь я тоже, наверное, покрываюсь пылью, иногда я ее даже чувствую, когда встаю ни свет ни заря, чтобы смыть холодной водой в ванной над раковиной, повесив свое лицо на зеркало. Потом убираю пыль щеткой с зубов. Потом вытираю лицо полотенцем. Это и есть влажная уборка. – Она посмотрела на телефон, тот вот-вот должен был запищать. – Надо сделать уборку, надо».