Гипнотизеры - стр. 7

– Ага, погоди, сейчас узнаешь, что он про это сказал, – насупился Джекс. – Он сказал: «Это невозможно». Если уж так хотели отправить меня к окулисту, выбрали бы того, кто хоть что-то соображает.

– Возможно, конечно! – воскликнула мама. – Это у тебя семейное, от отца. Правильно, Эштон?

Мистер Опус отвел взгляд.

– Ну, не то чтобы совсем уж семейное, но есть пара случаев. Двоюродный брат моего деда… мне говорили, у него было так же.

– И зрение у него было совершенно нормальное, не сомневаюсь, – с энтузиазмом добавила его жена.

– О, само собой, – уклончиво ответил муж. – Зрение – да. Идеальное.

– Но? – спросил Джекс, заподозрив, что это не все.

– Ну, откуда мне знать? – сказал мистер Опус. – Я его даже не видел никогда. Он умер, когда я был совсем маленьким. Просто дурацкие семейные сплетни, чтобы старушкам было о чем шушукаться. Все, поехали домой.

– Только когда расскажешь про эти самые сплетни.

– Да чепуха. Говорили, что он сошел с ума.

Джекс побледнел.

– Из-за глаз?

– Конечно, нет! – воскликнула его мать. – Извини, что вообще начали этот разговор. С чего ты взял?

– Ну, – смущенно признал Джекс, – у меня недавно начались кое-какие… проблемы. Мне… чудится всякое.

Его отец встревожился.

– Что именно?

– В основном я сам, – попытался объяснить Джекс. – Как будто я сам за собой наблюдаю. Это длится только секунду или две, но я начинаю немножко нервничать.

Его родители обменялись взволнованными взглядами.

– Мне кажется, – наконец предположил мистер Опус, – что в какой-то момент нам всем случалось представлять себя со стороны. Это происходит не по-настоящему, как бы мы себя в том ни убеждали.

Джекс покачал головой.

– Вряд ли, пап. Я надеялся, что это прекратится, но оно все повторяется и повторяется. И у доктора в кабинете то же самое случилось – как раз перед тем, как он сбрендил.

– Не бойся, – сказала миссис Опус. Она была мануальным терапевтом и считала, что на любую проблему найдется свой врач-специалист. – Мы во всем разберемся.

Развешанные по стенам дипломы Гарварда, Оксфорда и Университета Вены в рамочках соседствовали с черно-белой фотографией самого Зигмунда Фрейда, отца современного психоанализа, подписанной его рукой. Доктор Гунденберг был самым лучшим детским психиатром в Нью-Йорке – и самым дорогим. Никто и бровью не повел, когда пациента привезли на «Бентли». Мама могла сколько угодно твердить Джексу, что бояться нечего, но тот факт, что родители готовы спустить столько денег на психоаналитика для сына, ясно говорил о том, что они-то сами изрядно перепугались.

Сколько бы там доктор Гунденберг ни брал за час, Джекс был уверен, что это просто грабеж. Он снова и снова пытался рассказать о своих видениях. Но психиатр хотел обсуждать только его сны.

– Но, доктор Гунденберг, – возражал мальчик, – со снами у меня полный порядок. Все отлично. А вот когда просыпаюсь, начинаются проблемы.

– Ваши сны – это ключ к вашему подсознанию, юный Джексон. – Доктор Гунденберг вроде бы иностранцем не был, но говорил с фальшивым акцентом. Видно, он считал, что для того, чтобы быть хорошим психиатром, недостаточно фанатеть от Фрейда – надо еще и разговаривать точно как он.

– Ладно, но подсознание умеет показывать человеку его самого с расстояния тридцати футов? – не отступался Джекс.

Доктор Гунденберг наклонился к его лицу. Блестящий лоб психиатра отражал свет не хуже зеркала, переходя в лысый затылок, подпертый накрахмаленным воротничком.