Французская литературная классика на отечественном экране и русская на французском. Материалы научной конференции 9–10 декабря 2012 г. - стр. 22

Кроме схожести с фабулой «Преступления и наказания», что нас здесь ещё отсылает к Достоевскому? Картину предваряет надпись: «Этот фильм – не детектив, а беда честного юноши». Известно, что не только «Преступление и наказание» имели детективные фабулы («Братья Карамазовы» – доминантную, «Бесы», «Подросток» – существенные), а по сюжету (если его понимать как художественное развитие образа), конечно же, детективами не были. То же мы видим и в «Карманнике», и цитируемая надпись на это прямо указывает. Кроме того, романы Достоевского нельзя назвать психологическими в том узком смысле, когда мотивация поступков и реакций персонажей идёт от характера, натуры, психоструктуры персонажей, проявляющихся в различных ситуациях. Мотивация эта более глубинного уровня. «Достоевский – это живописец внутреннего мира. Он открывает, не объясняет. У писателей-психологов неприятно то, что они объясняют все, что им удается открыть»[35], – писал позже, в 1971 году, Брессон, давая комментарии к вышедшему тогда фильму «Четыре ночи мечтателя», в титрах которого значится имя Фёдора Михайловича. Значит, этот особый глубинный психологизм Достоевского Брессону был близок, к нему он стремился в своём кинотворчестве.

Что же это за психологизм? В 1951 году Брессон экранизировал роман католического писателя Ж. Бернаноса «Дневник сельского священника». Вот как он объясняет свой выбор именно этого автора: «Отсутствие психологии и анализа в его книгах совпадает с отсутствием психологии и анализа в моих фильмах. Его взгляд, его предвидение в том, что касается сверхъествественного, – возвышенны. Что до меня, я всегда рассматривал сверхъествественное как конкретную действительность»[36].

Очевидно, что Брессона привлекает в Достоевском звучание «русского слова» – духовная доминанта его творчества, напоминание миру о том, что он – мир – живёт по законам духовным – хочет он этого или нет, верует он в это или нет. «Русское слово» задаёт в искусстве вертикаль как единственную иерархию ценностей, и вертикаль эта – «столп и утверждение истины»[37]. Своим «русским словом» Достоевский утверждает, что идеал должен стать камертоном, смыслом и целью жизни, и этот идеал – Христос. Достоевский утверждает это горячо и истово, у Брессона, который, очевидно, этот императив разделяет (судя по «Дневнику сельского священника» или второму названию «Приговоренного к смерти» – «Дух веет, где хочет»), другой менталитет, другие религиозные и художественные традиции (вспомним слова Жида о Достоевском). Брессон – художник второй половины XX века, когда духовная ситуация в мире стала иная: человечество находится в состоянии апостасии, его типичное состояние – теплохладность, «окаменелое безчувствие», и режиссёр это констатирует. «В основе всего, что я делаю, лежит идея разобщённости», – скажет он в фильме Вейергана в 1965 году. А в интервью 1977 года с горечью констатирует: «Дела в мире идут довольно худо, люди становятся всё более материалистичными и жестокими, жестокими иначе, чем в средневековье. Жестокими из-за лени, равнодушия, из-за того, что думают только о себе, а не о том, что делается вокруг них, позволяя окружающему принимать безобразный и глупый облик. Для многих Бог больше не существует. Деньги становятся целью жизни… Всё это делает жизнь невозможной»