Физрук по соседству - стр. 8
Всю жизнь меня окружало слишком много людей — родные, шумная сестра, неугомонный брат, бесконечные друзья родителей, их дети, разговоры, хлопоты, музыка, смех и слёзы вперемешку. Всё моё детство протекало под негласным лозунгом: «Ни секунды тишины».
Я вовсе не жалуюсь — нет. Моё детство было по-настоящему весёлым, насыщенным, полным жизни и тепла.
Папа ставил пластинки с американской классикой, и по квартире разливался хриплый голос Пресли или томный саксофон. Мама по выходным готовила борщ на целую армию, кто-то играл в шахматы, кто-то прятался за занавесками, кто-то плакал, кто-то заливался хохотом. Жизнь в нашем доме бурлила без передышки, словно в вечном карнавале.
И всё же...
Иногда мне хотелось иного. Хотелось тишины.
Хотелось сесть в кресло и слышать только, как стрелка часов неспешно отмеряет мгновения.
Хотелось, чтобы никто не трогал, не спрашивал, не смеялся — хотя бы час.
Родители, чьи собственные детства прошли в одиночестве, считали: чем больше общения, тем лучше.
И потому они намеренно не стали давать нам отдельные комнаты — боялись, что мы будем одиноки, как когда-то они.
Наверное, это была забота. Наверное, даже любовь.
Но теперь, спустя годы, я вдруг ясно понимаю:
я, возможно, и замуж вышла — просто чтобы съехать.
Чтобы вырваться в свою тишину.
Чтобы больше никто не боялся за меня.
Чтобы перестали звонить и спрашивать, с кем я, где я, почему не дома, не позвонила, не предупредила.
Чтобы, наконец, оказаться наедине с собой.
А теперь — тишина.
Чистая, ничем не нарушенная, как поверхность воды ранним утром.
Моя. Принадлежащая только мне.
Я могу потянуться, не торопясь, растянуться на всей ширине кровати, могу спать нагой, без оглядки и стеснения.
Могу позволить себе не надевать нижнее бельё — и никто не хихикнет, не бросит многозначительный взгляд, не прокомментирует с насмешкой.
Свобода.
Настоящая, взрослая, та, что начинается не с переезда, а с внутреннего разрешения быть собой.
Боже… ну и семейка у нас была.
Папа, с его извечным юмором, любил повторять:
— Зачем вам цирк? У нас дома и животные, и клоуны, и акробаты. Даже ораторы имеются.
Я улыбаюсь, закутываясь в одеяло, прижимая подбородок к коленям.
Вот она — взрослая жизнь.
Где можно лежать на боку, лениво почесывать бедро, игнорировать звонки и не чувствовать за это ни малейшей вины.
Где даже в полном одиночестве может быть… по-настоящему уютно.
И вдруг, словно чья-то рука берёт этот хрупкий покой и сминает его в комок,
— всё рушится.
Из-за стены пробивается звук.
Сначала — глухой, тупой удар, будто кто-то неумело хлопает в ладоши или лупит кулаком по гипсокартону.
Потом — ритм. Тяжёлый, навязчивый, безапелляционный.
И, наконец — голос, с которым невозможно спорить:
Смотри в оба, битч — это бомба
Смотри в оба, здесь опасная особа
Смотри в оба, битч — это бомба
Смотри в оба, в оба, в оба… это бомба, о да
Я моргаю, не веря своим ушам.
Поднимаю голову с подушки.
И только тогда выдыхаю.
Стас.
Тонкие стены вдруг перестали быть стенами.
Между нами — абсолютный ноль изоляции.
Только воздух, пропитанный его присутствием.
Он, мой сосед, ходячий триггер всего, чего я так старательно избегаю: желания, телесности, внутреннего жара — теперь ещё и музыкальный террорист, устроивший утренний рейв в стену от моей спальни.
10. Глава 9.
Я хватаю подушку и с раздражением прижимаю к уху — будто этот жест способен что-то изменить. Отгородиться. Вернуться туда, где было мягко, тепло и не стыдно за собственные мысли. В утро, в себя, в тишину.