Фигуры молчания - стр. 14
Он сказал это ровно, даже слишком ровно – будто заранее выучил текст.
Третий ход – свидетель. Таксист, что стоял в двух метрах, написал заявление, а через день его «отозвал». Сказал, что «плохо видел, дождь».
Четвёртый ход – газета. Короткая заметка: «Женщина с ребёнком переходили дорогу на красный сигнал. Водитель не успел затормозить». Ни фамилии водителя, ни упоминания мигалки.
Пятый ход – суд. Вернее, его отсутствие. «Нет состава преступления». Сухая формулировка, которая звучала хуже приговора.
Он перелистывал тетрадь и на каждой странице делал маленькие метки: «камера», «свидетель», «газета», «суд». Получалась цепочка – как фигуры, выстроенные для атаки. Но это была чужая комбинация.
Они сняли с доски моих, не сделав ни одного честного хода.
Андрей вспомнил депутата: широкое лицо, без эмоций, глаза, которые не смотрят на людей, а скользят по ним, как по мебели. Тот вышел из здания полиции, прикурил и поехал дальше. Всё.
С этого дня город перестал быть для Андрея живым. Он стал доской. Люди – фигурами. Камеры, газеты, суды – фигурами против него. И если тогда его партию проиграли без него, то дальше он решил: больше – никогда.
Он вернулся к карте. Нарисовал новый знак: чёрный крест на месте аварии. Соединил его линией с именем депутата в папке, где лежали старые вырезки.
Но крест он нарисовал не как мишень, а как напоминание: иногда ход делают не потому, что он лучший, а потому что он возможен.
Телефон снова мигнул. Теперь это был не корпоративный софт, а личное уведомление: в одном из дворов, отмеченных жёлтой булавкой, сменили расписание уборки. Андрей посмотрел на экран и усмехнулся.
Даже расписание дворников – часть доски. Всё, что двигается, можно вплести в партию.
Он перевёл взгляд на песочные часы. Песок стекал медленно, но неизбежно.
И он понял: убивать сегодня необязательно. Гораздо важнее – показать фигурам, что они уже стоят на нужных клетках.
В комнате снова воцарилась тишина. На столе остались три следа от кружек – один высох, другой расплылся, третий ещё блестел. Андрей пальцем провёл по самому свежему, размазал каплю и оставил тонкую линию на карте города.
В папке с вырезками он нашёл старую газету. Заголовок: «Наезд без последствий». Он читал её сотни раз, но сегодня впервые ножницами вырезал фамилию. Маленький прямоугольник бумаги лёг под булавку на карте – в тот самый квадрат, где он уже нарисовал крест.
Рядом прикрепил обрывок из другой папки: копию объявления с предвыборным лозунгом двухлетней давности. Шрифт был характерный, слишком узнаваемый. Он соединил их тонкой красной нитью. Схема выглядела бессмысленной, но в ней уже была логика: нитка тянулась через кварталы и улицы, будто сама прокладывала будущую версию следствия.
Он достал из коробки мелких «трофеев» старый телефон, на задней крышке которого ещё читался полустёртый стикер: «Р. Гордеева». Девичья фамилия жены депутата. Когда-то она оставила его в заказе доставки, записав как «телефон для связи». Он положил его рядом с газетным вырезком и обвёл в тетради овалом. Подписал: «Ферзь».
Линии складывались сами собой. Каждая новая комбинация, которую он планировал, теперь имела двойной смысл: для жертв – случайность, для следствия – отпечаток чужих рук. Он не собирался скрываться. Наоборот: он готовил пространство так, чтобы вся дорога вела к одному дому.