Фигуры молчания - стр. 13

Телефон снова мигнул – на этот раз звонок. Номер высветился «неизвестный», но голос был знакомым только по интонации: сухой, офисный, такой, как у людей, которые говорят «по поводу». Он не взял – дал звонку уйти сам.

Затем ещё раз. И тишина.

Он вернулся к тетради и начал заново: «День +730». Подчеркнул. И написал: «Помянуть – значит зафиксировать». Ему не нужны были свечи. Ему нужна была схема. Схема – это способ не дать песку снова пересыпаться.

Он встал, прошёлся до окна и посмотрел вниз, в колодец. Там кто-то сушил бельё на верёвке, и белая простыня вздрагивала на ветру, как флаг сдачи. Он подумал, что люди любят простыни – их можно постирать. Дороги – нет.

Вернувшись, он включил ноутбук. На экране – тёмный рабочий стол, в углу – значок корпоративной системы. Он не запускал её. Вместо этого открыл папку «Черновики» и файл с названием, которое ничего не объясняет: «Внедрение_Т». Внутри был только список «источников шумов»: домовые чаты, дворовые аудиосообщения, объявления на подъездах, телефоны «не для связи» из комментариев к заказам. Он поставил рядом новое слово: «Василий». И коротко: «Киа. Лысый. Мусорка. 2 круга». Не потому, что верил, – потому что проверяет всегда всё.

Над столом шумно прошёл грузовик. Дом дрогнул. На секунду показалось, что линия на карте тоже дрогнула, сдвинув «узел» на полсантиметра. Он подвинул булавку обратно, будто выравнивал уровень.

И только тогда позволил себе слово, которого избегал два года: поминки. Он не произнёс его вслух. Просто открыл рот и вдохнул. Запах кухни был чужим – водка отдала спиртом, а дерево стола – сыростью. Запах прошлого в настоящем всегда пахнет складом.

Он провёл ладонью по столу, стирая два высохших круга. И увидел, что третий – от кружки Василия – всё ещё живёт, чуть блестит на свету. В центре его отражалась лампочка, и казалось, что круг светится изнутри.

– Хорошо, – сказал он себе, – начнём отсюда.

Он поставил карандаш на лист и повёл стрелку от квадрата-ресторана к перекрёстку. Тонкая линия дрогнула, как дрожит память, если тронуть её слишком резко.

В тот день он выбрал столик у окна – хотел, чтобы Наташа увидела огни города. Пятилетняя дочь в это время играла салфеткой, сворачивая её в куклу. Всё выглядело правильно, даже празднично. Он заказал десерт, которого никогда раньше не заказывал: торт «Прага».

Если бы мы пошли пешком обратно, – подумал он сейчас, – они бы жили.

Но он позвал такси. Хотел, чтобы им было удобно. Такси не приехало. Они пошли через перекрёсток.

Он отметил на схеме маленький красный кружок: точка пересечения.

Машина появилась как ход ферзя: с краю доски, но сразу в центр. Чёрный седан депутата – с мигалкой на приборке, без включённых фар. Удар был сухим, не визг шин, а звук металла о мягкое. Он помнил не крик, а то, как белая салфетка, свернутая дочкой, улетела под машину.

Дальше началась партия не его.

Первый ход сделали в приёмном покое. Врачи шептались: «сложные травмы», «без шансов». Он вцепился в край стола, чтобы не упасть. Ему сказали «держитесь», будто это могло помочь.

Второй ход сделали в кабинете следователя. Тот говорил устало, как будто у него не смерть, а очередная «административка».

– Камеры на перекрёстке были в ремонте, запись не сохранилась.

Он сказал это ровно, даже слишком ровно – будто заранее выучил текст.