Фигуры молчания - стр. 10

В конце – два абзаца «человеческого интереса»:

По словам охранника соседнего дома, незадолго до трагедии он заметил на крыше планетария «ещё одного человека», который якобы наблюдал за происходящим. Личность его не установлена. Полиция просит откликнуться очевидцев.

И фото. Размытое ночное зерно: фасад планетария, жёлтый круг фонаря и тёмный проём окна обсерватории. Андрей знал, что в том проёме был он.

Он закрыл вкладку, но пальцы остались на экране чуть дольше – будто хотели вернуться и перечитать.

Год прошёл. Камеры забывают. Но, похоже, не все.

Он убрал телефон и пошёл дальше, уже думая, что это значит для нынешней партии.

В комнате было сухо и тихо, как в ящике для фигур. Часы на стене не тикали – он давно снял батарейку: любой метроном – вмешательство. На столе лежали привычные слои: карты с булавками, распечатки с комментариями к заказам, фотографии входов и крыльев, где люди незаметно меняют скорость шага. Два окна – на колодец-двор, где свет не живёт, а лишь скользит.

Андрей сидел босиком, ладонью касаясь холодного пола – так лучше думалось. На полях свежей схемы – тонкая красная стрелка, уходящая от имени, обведённого в кружок. Имя пока ничего не значило, просто ритм: по понедельникам – магазин, по средам – секция сына, по пятницам – «сам не знаю, когда буду». Такие комментарии – золото.

Он провёл линию к «узлу»: трамвайная развилка, где старые камеры пишут в пустоту. Оттуда – к подъезду, где лампа мигает и звук шагов в бетонном коридоре гулко вырастает. Внизу – квадрат с пометкой «слабое место». Здесь однажды уронили тяжёлую дверь, и до сих пор порог крошится, как подсохшая штукатурка. Порог – значит скорость меняется, значит можно расслоить поток.

Зазвонило.

Не телефон. Дверь. То короткое, настойчивое «дзынь», которым звонят люди, уверенные, что им откроют.

Андрей наклонил листы, закрыл верхний слой, согнал пальцами канцелярские скрепки в аккуратную кучку, поднялся и щёлкнул амбарным замком на внутренней двери. Холод металла успокаивал. Он проверил привычную мелочь: рукав куртки на спинке стула сдвинут ровно на ширину двух пальцев – если кто-то войдёт, увидит порядок и устанет раньше, чем начнёт задавать вопросы.

На пороге стоял Василий – сосед с третьего, бывший прапорщик, нынешний уличный ценитель философии и дешёвой водки. Лицо выбрито криво, глаза свободны от обязательств. В руке – полбутылки с недомытой этикеткой. Часы на руке показывали девять утра; стрелки, казалось, тоже выпили.

– Командир, – сказал Василий с такой уверенностью, будто пришёл из другой комнаты, – жив?

Он вошёл, не дожидаясь приглашения, хлопнул Андрея по плечу ладонью, в которой было больше веса, чем силы, и двинулся прямо на кухню. В пути он успел снять ботинки, не развязывая шнурков, и подцепить взглядом чистую кружку в сушилке.

– Кружки у тебя правильные, – одобрительно кивнул он. – Чайные. Простые. Без этих ваших… рисунков.

Он сел, достал из кармана пятьдесят грамм тишины – паузу, пока Андрей молча достаёт вторую кружку. Водка брызнула чуть мимо, на столе образовался круглый след – как метка на карте, только бесцветная.

– Не чокаясь, – сказал Василий, и поднял кружку двумя пальцами за ободок, как солдат гранату. Выпил, шумно вдыхая через нос.

Андрей сделал глоток – столько, чтобы запах остался во рту, но голова не помутнела. Во вкусе было что-то хозяйственное, как в дешёвом мыле.