Фестиваль - стр. 68
– Лева, хоть ты сегодня весел – один среди всех, а то день сегодня – кругом сплошные происшествия и скандалы. Грустно все это, – проронил Флюсов.
– А вот когда мне становится очень грустно, я еду на кладбище. На Новодевичье, а чаще всего на Ваганьковское – там зелень погуще… – Новоженов поправил очки и продолжил: – И такой покой на меня нисходит, такое умиротворение, что все неприятности забываются и опять хочется жить. Помню, однажды я поскандалил с начальником. Давление поднялось, сердце пошаливать стало. Вижу – без кладбища не обойтись. И поехал… Короче, гуляю, о вечности думаю, слушаю, как соловьи поют… Вдруг навстречу мой начальник по дорожке идет. Глаза опущены, весь в себя погружен. «Вот и у человека, – думаю, – может, умер кто, может, тетю любимую навестить пришел или друга». Хотел я было в сторону отойти, но заметил он меня. Скорбь такую на лице изобразил. Подходит и говорит: «Не думал, что встретиться нам придется сегодня. Примите мои искренние и глубочайшие…» – «За соболезнования спасибо, – перебил я его, – только у меня все, слава богу, живы-здоровы. А на кладбище я для исцеления ран души хожу». Ну, просветлело лицо начальника, улыбнулся он мне и так, знаете, тихо и проникновенно сказал: «И я здесь душой и сердцем отхожу от суеты житейской. Какие пустяки все наши раздоры перед лицом вечности. Вот у меня сын – мерзавец, жена не любит, камни в почках, а ведь, сущности, все это суета, тлен». – «Бедный ты бедный, – подумал я про своего начальника, – и тебе тоже порой несладко приходится». Я почему-то представил его себе в гробу, лицо спокойное, суровое, и так мне его жалко стало, что я сказал: «Не печальтесь, дорогой вы мой. Мы все вас очень ценим и любим. Я как председатель месткома буду для вас глазетовый гроб с кистями требовать, первый его понесу». – «Да, – сказал он, – не оценил я вас раньше. С виду вы такой тихий, застенчивый, а внутри – змея подколодная. Смерти моей желаете, – закричал, – так я вас еще сам переживу и похороню!» После таких слов я аж задохнулся от злости. «У меня дедушка, – кричу в ответ, – долгожитель, и я тоже долгожителем буду» – «Чихать я хотел на вашего дедушку, что вы ко мне с вашим дедушкой прицепились, не мешайте воздухом дышать!» Ну, это стерпеть было уже невозможно. «Это кто к кому цепляется?! – кричу. – На работе никому проходу не дает, и на кладбище от него житья нет».
– Ну, что потом? – спросил раздумавший уходить Файбышенко.
– Да ничего… Уволили меня, – спокойно объяснил Новоженов.
Он кликнул официантку и попросил принести бутылку водки и четыре «Столичных» салата, а затем достал из своего потрепанного дипломата бутылку виски «Джек Дэниелс».
Виски тебе – в качестве гонорара, а водка – скромное угощение по поводу предполагаемого мною получения сегодня денег за монолог от Фимы Шифрина, к которому я и отправлюсь прямо отсюда после распития водяры.
– Мне Фима всегда нравился как актер, – заметил Флюсов.
– Он еще и хороший друг, – поддакнул Лев Юрьевич. – В наше время дружба дороже всего. Крайне редки талантливые люди, с которыми можно дружить. Я очень люблю Фиму – он верный человек, у него нет чувства зависти. Когда я стою на сцене, а он – за кулисами, то я чувствую, что он переживает за меня.
Наконец-то подал голос, казалось, заснувший Егор Данилыч: