Фестиваль - стр. 67
– И мы пили, а теперь Михаил Александрович Шумской вместо коньяка, скорее всего, пьет сортирную воду в лефортовском следственном изоляторе № 4 бывшего комитета государственной безопасности.
– Слушай, а как его жена? У него ж красавица-жена была? Ее еще звали… то ли Надя, то ли Люба? – спросил поэт.
– Маргарита Павловна, – уточнил Флюсов. – Не знаю, как по поводу красоты, но дура редкая. Сейчас одновременно прячет добро, рассовывая по знакомым, и симулирует наличие гипертонического криза.
– Она отдала Мише свои лучшие климаксоидные годы, – попытался пошутить Файбышенко.
– Ничего, при ее резвости и целеустремленности у них, если что и конфискуют – то немного.
– Пусть говорит, что это у нее хобби такое – собирать валюту. Я вот, например, коллекционирую свое творчество, а она – доллары.
– А что в Союзе писателей по этому поводу говорят?
– А чего тут много говорить? Все от Шумского разом отказались, как всегда.
– И правильно сделали. – Егор Данилыч наполнил рюмки.
– Давайте выпьем за Мишку, случайно парень влип, может, обойдется. – Чокнувшись, они размеренно выпили.
– Шумской всю жизнь внушал окружающим, что жизнь – это игра, причем не просто, а захватывающая игра по всем правилам, сам прекрасно понимая, что на самом деле она не игра, а борьба, и правила в ней напрочь отсутствуют. – Егор Данилыча потянуло на философию.
– Как хорошо вы сказали, – сразу оживился Сергей.
– Только сам до конца не понял, что сказал, – уточнил Евгений Александрович.
Поразительно, но Бесхребетный не обиделся на последнее замечание. Для начала поковырявшись в носу, а затем высморкавшись в несвежий платок синего цвета, он высказал явно чужую мысль:
– Гомеровские поэмы написал Гомер, а если не он, то кто-то другой, но с тем же именем.
– А причем тут Гомер? – запротестовал Файбышенко. – Серега, он нас с тобой за идиотов держит!
– Да ладно, чего уж там… – попытался успокоить поэта юморист. – Гомер – так Гомер, вам-то что?
– Как это – что? – не унимался Файбышенко. – Сегодня он просто так Гомера приплел, завтра на Индиру Ганди перекинется, потом где-нибудь недобрым словом помянет, к примеру, Фиделя Кастро.
– Почему «недобрым»? – искренне удивился Бесхребетный. – Я, наоборот, утверждал, что Гомер – парень не промах, между прочим, не чета твоему Фиделю.
– Ты, сука, Фиделя не трожь! Он мои стихи стоя слушал, а ты его своими грязными лапами измазать хочешь!
– Давай-давай, Женечка, проституируй дальше! Кастро задницу лизал, американцам лизал, Хрущева с Брежневым облизывал, с Мишкой горбатым и с Борькой-пьяницей якшался…
– Послушайте, друзья, замечательные мои старшие товарищи, ну нельзя же так, честное слово… – примирительно начал Сергей. – Ну это же смешно: начали с Гомера, а заканчиваете личными оскорблениями.
– Этому лизоблюду вообще пить нельзя ни грамма, от спиртного он дуреет! – почти закричал Егор Данилыч.
Силы Файбышенко были уже на исходе, он только махнул рукой на последнее замечание прозаика. Он хотел было просто встать и уйти, но в этот момент почти прямо перед собой увидел улыбающуюся физиономию Льва Юрьевича Новоженова.
– Я на минутку. – Он пожал руку Флюсову, уважительно кивнул остальным и присел к столу.
Сергей сразу же передал ему связку ключей от квартиры, и Лев Юрьевич с удовлетворением в глазах опустил ее в карман пиджака.