Ф. А. Абрамов. Сборник - стр. 77
Анфиса, бледнея, оглядела его снизу доверху.
– Да русский ли ты человек? – еле слышно прошептала она.
– Я в район поеду, я покажу, как над стариком измываться…
И Федор Капитонович, с неожиданной для него резвостью, побежал к избе.
После ужина Софрон Игнатьевич, улучив удобную минуту, подал Анфисе знак: отойдем в сторону.
Росистой тропинкой прошли к речке, присели на сухую валежину. Софрон Игнатьевич отломил ветку, подал Анфисе: отмахивайся, мол, от мошкары. Затем, нагнувшись, стал свертывать цигарку, потом долго выбивал кресалом огонь.
– Ты это зря, Петровна, – заговорил он наконец глухо, – зря все затеяла.
Анфиса ждала.
Софрон Игнатьевич жадно затянулся несколько раз подряд, резко отбросил цигарку, рассыпавшуюся искрами:
– Зря, говорю, в бригадиры назначила… – Подумав, он круто повернулся к ней лицом: – Знаешь, кто я?
– Ты что-то сегодня загадками. Слава богу, век живем…
– Я не про то… В общем, так… в белых год служил… слыхала?
С заросшего седой колючей щетиной лица на нее в упор, не мигая, смотрели усталые, измученные глаза.
– Смотри, чтоб худа не было… пока не поздно. – Софрон Игнатьевич отвернулся. – Так-то один раз в лесу назначили меня групповодом… Знаешь, что было? Секретаря ячейки чуть из партии не вышибли… А сейчас, сама знаешь, война…
Долго молчали. Над потемневшим лесом всходил бледный месяц, в кустах за рекой отфыркивалась лошадь.
– Мало ли чего когда было, – сказала Анфиса.
– А все-таки ты подумай… худа не хочу…
– Ладно, я в ответе буду, – сказала, вставая, Анфиса.
Глава двадцать шестая
Пока ставили сено по дальним речкам, под горой, на домашнем хлопотали Степан Андреянович да Настя.
Сначала было руки опускались: нет народа. Во всем наволоке с утра до вечера топтались несколько женчонок. А тут, как на грех, еще поломалась косилка. Пришлось вызвать с Синельги Мишку Пряслина, – тот за несколько дней на своей машине исколесил целые версты.
На гребь вывели всех поголовно – старых и малых. Древнюю старуху Еремеевну, которая уже и счет годам потеряла, привезли на телеге, далеко ходить она не могла, а грабли в руках еще держались.
В двадцатых числах июля Степану Андреяновичу и Насте подкатило неожиданное счастье. Ночью из Росох выехала группа Софрона Игнатьевича, и на следующее утро, не ожидая распоряжений правления, вся целиком вышла на домашнее.
Под горой стало людно, как до войны. Правда, иного работничка надо под ногами разглядывать, – того и гляди, загребешь вместе с сеном, но зато было весело и шумно. Женщины – кто помоложе – принарядились: так уж исстари повелось, что, когда убирали домашнее, одевались как о празднике.
Работали без «перекура» – торопились. С самого утра начало молодить-перекрывать тучками, в воздухе стояла духота, парило. Над головами низко носились стрижи, и ребятишки с криком, постоянно вскидывая кверху грабли, пытались их подшибить. Женщины, мокрые, потные, подхлестываемые угрозой дождя, бегали от сеновала к сеновалу, на ходу подхватывали охапки, укладывали в копны. Матери, если под руку попадался зазевавшийся малец, между делом давали подзатыльника, назидательно приговаривая: «Не считай ворон, не маленький».
И все-таки убрать всю луговину не удалось. Из накатившейся тучки хлобыстнуло, как градом.
Сгребальщики – и малый и старый – сыпанули кто куда: кто забрался под копну, кто нашел пристанище под кустами. Марфа Репишная, моложавая Дарья, Варвара и еще несколько женок, прикрывая головы платами, кинулись к ближайшему зароду – высокому стогу длинной кладки. Запыхавшаяся Марфа, добежав до развороченной копны, придвинутой к самому зароду, свалилась замертво. Остальные, вытирая мокрые лица, отряхиваясь, выгребая труху из-за ворота, стали пристраиваться возле нее. Старая Василиса, перед тем как сесть, перекрестилась, умиленно сказала: