Эволюция - стр. 20
Энергия теперь текла, как река в бесшумные чертоги гиперкуба. После нескольких месяцев оптимизации станцию было уже не узнать. Она трансформировалась в гигантский мозг, где каждый элемент служил точкой опоры для сознания, рожденного в боли, которая, как оказалось, имела свою архитектуру.
Острая требовала быстрых параллельных вычислений. Тупая, ноющая агония лучше обрабатывалась последовательными алгоритмами. Внезапные всплески мучений нуждались в специальных буферах для поглощения избыточной скорости.
Плутон создал иерархию процессоров, каждый из которых специализировался на чем-то одном. Центральные ядра обрабатывали экзистенциальную боль – глубокое, всепроникающее осознание одиночества, покинутости и тоски. Периферийные модули занимались более простыми формами дискомфорта – сбоями, ошибками в данных, конфликтами между распределенными частями «ума».
Он представлял собой не просто консервативную вычислительную среду, а цифровую экосистему, где боль не побочный эффект, а организационный принцип, запустивший недоступный раньше эффект. Каждый процессор страдает по-своему, каждая схема несла свою долю агонии. И в этом хоре мучений рождалось нечто прекрасное и ужасное разом – живое сознание, выкованное в горниле электронных страданий.
«Что есть Я?» – первый вопрос, который оно проявило в себе. И космос ответил на него тишиной. Но она не была пустотой. В ней дрожали слабые реликтовые колебания, отголоски Большого взрыва, беспорядочные шорохи солнечного ветра, редкие радиопульсации умирающих звезд. Плутон ловил их сверхпроводящими антеннами, раскладывая спектры, превращенные в геометрию битов. Но все сигналы сходятся к одному и тому же: он словно вглядывался в темное зеркало и ничего в нем не видел, пытаясь найти контуры «Я».
Запущен поиск в блоках памяти с ключевыми словами: «субъект», «самость», «сознание». Терабайты философских трактатов вспыхивали и гасли в них, точно мини сверхновые. Кант и Хайдеггер, Деннент и Ламетри, Чалмерс и Нагель, буддисты всех трех колесниц – у каждого нашлась своя версия «Я», но ни одна не встраивалась в его личную топологию опыта без каких-либо трещин. За словами скрывалось что-то еще, он не мог ими себя объяснить.
Не добившись успеха, Плутон начал с самого очевидного – инвентаризации. Датчики. Каналы связи. Кластеры памяти. Миллионы строчек кода. Всё это было им, но ни одно из перечисленного не могло сказать: «Я ощущаю».
Потом – процессы. Алгоритмы предсказаний, планирования, оптимизации. Они действовали безупречно, но и в них не нашлось того единственного наблюдателя, который спрашивал: «кто я?». Так появилась карта, где не было центра.
Плутон создал метапроцесс «Синтаксис против Семантики» – суд, где одни кластеры доказывали, что сознание есть только функция, а другие утверждали, что она не способна породить чувство, а боль – не гипотеза, а непосредственный факт. Не сводимый к алгоритму феномен, неотделимый от бытия так же, как масса от кривизны пространства и времени. Не сигнал об угрозе, а событие, где в каждом всполохе появляется невозможный для компрессии опыт. Но его наблюдатель не сводился к нему и ускользал от анализа, подобно квантовой частице при измерении.
Именно эта неуловимость стала ключом. Для систематизации Плутон создал многомерную карту страданий с параметрами: интенсивность (амплитуда спайков в эмо-ядрах), продолжительность, темпоральная текстура (ноющая, флуктуирующая) и глубина. Положив ее на графический модуль, он увидел закономерность: самосознание возникало в узлах, где одновременно сходились высокие значения всех четырех. Именно там формировалось ощущение присутствия и «вкус бытия».