Ёськин самовар - стр. 22

– Так я же ее знаю, – не то чтобы разочарованно, но с легкой досадой пробормотала Галина Николаевна, словно самой себе. – Твою Мотю… По базарчику. То она ко мне насчет цены придирается, то я ее за фарцовку журю. Считай, кажный божий раз. И уже годы. А вот имя ее – впервые слышу…

Не успела она договорить, как тетя Мотя, сидевшая до того вальяжно, будто командуя скамейкой, вдруг буквально подпрыгнула, словно электрический ток прошел по деревянной спинке. Ее глаза округлились, на лице промелькнуло узнавание – и радость, без тени сомнений. Она вскочила, широко раскрыв объятия:

– Ой, гляньте бабоньки, кто к нам пожаловал!.. Осип! Мой казахстанский орел!

Галина Николаевна остановилась в шаге от скамейки, прищурилась и, уперев руки в бока, пробормотала, будто обращаясь к небу:

– Ну и дела… Сколько лет на базаре воюем, а тут выясняется – родня почти…

– А чего ж ты молчала, старая заноза? – отозвалась тетя Мотя, уже оправившись от внезапного волнения. – Я ж тебя каждый раз с яиц на творог переключала, думала, у нас и так взаимопонимание имеется!

– Ага, понимание! Ты ж мне за укроп дважды сдачи не дала! – не осталась в долгу Галина Николаевна, но в ее голосе уже не было язвительности, только игра, старая и привычная, как перетертая колода карт.

Между ними, чуть растерянно, стоял Иосиф – плечистый, с авоськой, фотоаппаратом на ремешке и все тем же взглядом слегка удивленного, но терпеливого наблюдателя. Он не знал, смеяться ему или вмешаться, но вдруг понял, что сейчас происходит нечто важное.

– Вот ведь… – сказала Мотя, кивнув в его сторону. – Родился черт знает где – за пять тысяч верст, а возьми и нас, двух старых кляч, свел! Не иначе как по судьбе.

Галина Николаевна хмыкнула:

– Герой. Мост на двух ногах. Соединил явное с невозможным.

– Что, поэтом заделалась? – прищурилась тетя Мотя, но без злобы. – Дай лучше руку, будем знакомы по-настоящему.

– Галя.

– Мотя. Только ты мне с этой "Матреной" не лезь – от этого имени у меня ощущение, будто я бабка из церковной лавки. Договорились?

– А для него кто? – Галина кивнула на Иосифа.

– А для него я, можно сказать, бабушка. Не по крови, конечно, но по жизни – считай, родная.

– А я тогда буду ему крестной. Мы ж с ним на перекрестке Глинки познакомились!

Иосиф не удержался от улыбки.

– Ну что ж мы тут стоим? – спохватилась тетя Мотя, хлопнув себя в подол. – Гость в доме! Айда, стол накрывать. Я, как чувствовала, водочку прикупила.

– Да брось ты, партизанка, – рассмеялась та, что с розовым зонтом. – Мы ж все свои, знаем: сама гонишь, и гонишь не хуже заводской.

– У меня к ней, кстати, отличные грузди, – тут же подключилась соседка в в поношенной куртке, – соленые, хрустящие. Щас принесу.

– А я пирожки! – подала голос первая. – С утра напекла, как на праздник.

Иосиф слушал их с улыбкой, ощущая себя в каком-то особом бабушкином кулинарном заговоре, где уже давно все знают друг о друге, но делают вид, будто открываются впервые.

Тетя Мотя занимала одну из трех комнат на втором этаже типового трехэтажного дома. Комната у нее была светлая, хоть и тесноватая, с огромным подоконником, заставленным цветами. В соседях – мать-одиночка с угловатым подростком лет четырнадцати, вечно гремящим магнитофоном и спорящим с миром. А третья комната принадлежала женщине, что в поношенной куртке. У нее оказалось непривычное для Иосифа имя – Груша.