Джулия и акула - стр. 3

– Прямо как у кита в брюхе. – Мама ворочалась с боку на бок, никак не могла улечься. – У него внутри тоже всё булькает и стонет.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Слышала. Однажды у нас кит проглотил микрофон – мы тогда записывали пение китов с помощью микрофонов. И оказалось, что громких звуков там больше, чем в море. – Дыхание у мамы сразу выровнялось и стало спокойное-спокойное. Я это помню с детства: так было всегда, когда она начинала говорить о море.

– И тебе не терпится попасть к шетландским китам, да?

– Ага. – По голосу было слышно, что мама улыбается. – Знаешь, какие там водятся киты? Balaenoptera musculus, Physeter macrocephalus, Monodon monoceros, Delphinapterus leucas.

– Синие киты, кашалоты, нарвалы, белухи, – без запинки оттараторила я, переводя мамину латынь в знакомые произносимые слова. – Тогда Шетланд – это прямо для тебя.

– И для тебя! У нас будет лучшее лето на свете.

– А выдр мы там встретим?

– Вряд ли. Но кто знает. – Мама никогда не отвечала на такие вопросы просто «да» или «нет». Потому что в науке есть место всему, невозможному тоже. – Но я в основном буду ходить на лодке в Норвежское море, на север. Я слышала, недавно рыбаки повстречали там гренландскую акулу.

Я надеялась, что мама расскажет сейчас что-нибудь интересное. Она мне с самого детства – моего, конечно, – рассказывала всякие истории о морских существах. И я их собирала – вписывала в жёлтую записную книжку с ромашкой на обложке, – одну за другой, как будто нанизывала бусы на нитку: каждая бусина – драгоценность. Но мама опять зевнула, и я поняла, что раз у неё даже кончились все её прекрасные слова о море, значит, она правда уже засыпает.

Я повернулась и стала смотреть на маму, но в темноте блестела только узкая полоска зубов, а остального лица как будто не было. Тогда я протянула руку и потрогала, чтобы убедиться, что оно тут. Я помню мамино лицо той ночью, помню ощущение под пальцами. Слова – это ещё и путешествие во времени.

На завтрак мы решили не оставаться, потому что в гостинице было слишком душно, а папа слишком злился и ворчал: ночью Лапша всё-таки покакала и его пижамные штаны провоняли. Мама вывесила их наружу и прижала оконным стеклом, чтобы не улетели, но на шоссе М5, прямо перед Бирмингемом, они всё равно улетели и попали под колёса грузовика. Папа с мамой немножко поругались, в итоге мы случайно укатили по М6 в Манчестер, но потом как-то выбрались на М62 и вернулись опять на М6.

Мне уже стало совсем скучно от этой М6 – и от этих названий дорог тоже. Лучше бы у них были нормальные имена, как в книгах. Скажем, «Эльфийский путь», или «Косой переулок», или «Дорога из жёлтого кирпича». Тогда и вам было бы интереснее про них читать, и мне – писать.

– Вот этот?

Мы сидели в машине на острове Йель, в деревне Гатчер, на набережной, и разглядывали стоявший у причала крохотный паромчик, который должен был отвезти нас на Анст.

Мы уже проехали почти тысячу миль по земле, потом долго-долго плыли по морю из Абердина в Леруик, тоже на пароме. Леруик – это такой городок на Мейнленде, а Мейнленд – самый большой из Шетландских островов. На карте, если она у вас ещё под рукой, он, конечно, всё равно будет крапинка. Но это будет самая крупная в Шетланде крапинка, и все паромы из большой Шотландии приходят именно сюда.