Джаз. Великая история империи греха и порока - стр. 24

Еще семеро итальянцев успели укрыться в женском корпусе, но карательный отряд вскоре обнаружил их и загнал в угол тюремного двора. Они молили о пощаде, но мстителей уже было не остановить: расстрел на месте поразил сразу пятерых. Шестого вначале тяжело ранили и, заметив, как он шевелится в груде трупов своих товарищей, добили последним выстрелом в упор.

Позже обнаружилось, что в живых остался еще один заключенный, Антонио Багнетто. Его также притащили в тюремный двор и повесили вместе с невменяемым Эммануэлем Полицци. Первого – на дереве, второго – на фонарном столбе на углу улиц Трем и Сент-Эннс. Тела повешенных на глазах у многотысячной толпы изрешетили пулями.

Когда бойня закончилась, из тюрьмы под одобрительные возгласы вышел Паркерсон. Сам он не сделал ни одного выстрела, но принял на себя полную ответственность за произошедшее.

– Багнетто, Скаффиди, Полицци, Джо Мачека, Монастеро и Марчези мертвы, – объявил он толпе, взобравшись на перевернутый трамвай. – Я исполнил свой самый трудный долг… Если вы доверяете мне и моим сподвижникам, прошу вас мирно разойтись по домам. Вы проявили мужество. И теперь проявите себя, как мужчины[110].

Но некоторые из собравшихся были не готовы разойтись по домам. Они триумфально пронесли Паркерсона на плечах к статуе Клея на Канал-стрит. Там адвокат произнес еще одну речь – «Сегодня вы смыли пятно с доброго имени нашего города!»[111] – и снова попросил толпу разойтись, пообещав разобраться с теми, кто подкупил присяжных. На сегодня дело было окончено.

В Окружной тюрьме соратники Паркерсона позаботились о том, чтобы жители Нового Орлеана видели, что было сделано ради их благополучия[112]. Двоих повешенных оставили висеть на всеобщее обозрение, а тела остальных разложили в просторном тюремном помещении, чтобы на них могли прийти и посмотреть посетители. В следующие пять часов через это прошло почти пять тысяч мужчин, женщин и детей. Говорят, что некоторые женщины макали кружевные платочки в лужи крови, чтобы сохранить их на память, а другие забирали одежду и шнурки от обуви умерших. Один ушлый горожанин даже содрал кору с дерева, на котором висел Багнетто, чтобы принести ее домой в качестве сувенира.

В тот день в Окружной тюрьме погибло одиннадцать человек. Трое из убитых были оправданы, в отношении еще троих присяжные разошлись во мнениях, а пятеро оставшихся так и не предстали перед судом. Когда Паркерсона позже спросили, не сожалеет ли он о произошедшем, он был непреклонен.

– Конечно, нехорошо стрелять в безоружных людей[113], – признал он. – Но мы воспринимали этих людей как негодяев. Это был чрезвычайный случай, ничего подобного не случалось ни в Нью-Йорке, ни в Чикаго, ни в Цинциннати… Убийство Хеннесси ударило в самый корень американского общества. На преступления мафии, подкупающей присяжных, можно ответить только самыми решительными мерами. Я не признаю власти превыше народа.

Паркерсон был не одинок в своем мнении. Многие жители Нового Орлеана чествовали его и его сторонников как героев. Деловое сообщество одобрило произошедшее почти единогласно[114]; Резолюции, одобряющие самосуд, вскоре вынесла торговая палата, а также сахарная, хлопковая, товарная, древесная и фондовая биржи. Местные газеты тоже встали на защиту толпы.