Дыхание озера - стр. 15

– Они не так сильно беспокоятся.

– Они сами еще почти дети.

– Это верно. Они столько не повидали, чтобы тревожиться, как мы.

– Это и неплохо.

– Даже лучше.

– Думаю, и в самом деле лучше.

– Наверное, им нравятся дети.

– Так лучше для детей.

– На какое‑то время.

– Мы слишком много думаем о том, что ждет девочек в отдаленном будущем.

– И кто его знает – вдруг этой ночью дом развалится?

Они замолчали.

– Получить бы весточку от Сильви.

– Или хотя бы о ней.

– Ее уже несколько лет никто не видел.

– В Фингербоуне – никто.

– Она могла измениться.

– Несомненно изменилась.

– Стать лучше.

– Не исключено. С людьми такое бывает.

– Не исключено.

– Да.

– Может быть, немного внимания со стороны семьи…

– Семья непременно поможет.

– И ответственность поможет.

Ложечки звякали в чашках круг за кругом, пока одна из сестер не произнесла:

– …Чувство дома.

– Для нее это был бы дом.

– Да, был бы.

– Был бы.

Поэтому, наверное, они сочли знаком свыше письмо, пришедшее от самой Сильви. Оно было написано красивым крупным почерком на листке бумаги из блокнота, аккуратно оторванном сбоку и снизу, наверное, чтобы не так бросалась в глаза разница в размерах между листом и текстом, потому что письмо не отличалось пространностью.

Дорогая мама, со мной по‑прежнему можно связаться по адресу: гостиница «Лост-Хиллс», г. Биллингс, Монтана. Напиши поскорее! Надеюсь, у тебя все хорошо. С.

Лили и Нона составили объявление, в котором просили любого, кому известно, как связаться с Сильвией Фишер, прислать информацию в указанное место, и далее шел адрес бабушки. Все прочие версии объявления предполагали сообщение о смерти бабушки, а тетушки не могли допустить, чтобы Сильви узнала о случившемся из раздела объявлений. Они не любили газеты, и сама мысль о том, что там может появиться хоть что‑то о них самих или их семье, вызывало у Лили и Ноны досаду. Хватало с них и того, что бабушкин некролог уже наверняка скомкали, чтобы обернуть рождественские украшения, убранные на хранение, или использовали для растопки печи на кухне, хотя он и был написан красиво и вызвал у многих восхищение, поскольку смерть бабушки напомнила о катастрофе, оставившей ее вдовой. То крушение, само по себе слишком странное, чтобы иметь значение или последствия, все же оставалось ярчайшим событием в истории города, а потому имело особую ценность. Все, кто был как‑то связан с исчезновением поезда, пользовались определенным уважением. В результате по случаю смерти бабушки городская газета вышла с траурной рамкой и фотографиями поезда, сделанными в день его первого рейса, а также рабочих, украшающих мост траурным крепом и венками, и, в ряду прочих джентльменов, человека, обозначенного как мой дед. У всех мужчин на фото были высокие воротнички и гладко зализанные челки. Мой дед стоял, чуть приоткрыв рот и глядя немного в сторону от камеры, и лицо его, кажется, выражало удивление. Фотографии бабушки в газете не было. Если уж на то пошло, то и время похорон тоже не указали. Нона и Лили судачили, что, если по прихоти ветра этот газетный лист в черной рамке попадется на глаза Сильви, она даже не поймет, что именно смерть ее матери дала повод открыть скудный городской архив, хотя сама страница и могла показаться зловещей, словно вскрытая могила.

Несмотря на отсутствие даже основной информации о бабушке («Они решили не упоминать Хелен», – вполголоса предположила Лили, рассуждая о статье), некролог сочли впечатляющей данью памяти и полагали, что он должен стать для нас предметом гордости. Меня же он просто взволновал. Казалось, в нем говорится о том, как разверзлась земля. Мне даже приснилось, что я иду по льду озера, а он разламывается, как бывает по весне, становится мягче и приходит в движение, и льдины расползаются. Но во сне поверхность, по которой я шла, оказалась составленной из рук и обращенных вверх лиц, которые двигались и оживали с каждым шагом, на мгновение погружаясь в воду под моим весом. Сон наряду с некрологом сформировали у меня в голове убеждение, будто бабушка перешла в какую‑то иную стихию, по поверхности которой плавают наши жизни, невесомые, неосязаемые, несмешивающиеся и неразделимые, словно отражения в воде. А она, моя бабушка, погрузилась в глубины однообразного прошлого, и ее гребешок хранил не больше тепла ее руки, чем гребешок Елены Троянской.