Дыхание озера - стр. 17

Лили и Нона посовещались и решили, что они обязаны уехать (поскольку хотели подумать о собственном здоровье и тосковали по подвальному номеру кирпичной и ладной гостиницы «Хартвик» с ее накрахмаленным постельным бельем и начищенными столовыми приборами, где страдающий артритом коридорный и две престарелые горничные так мило считались с их возрастом, одиночеством и бедностью), а Сильви должна приехать.

Когда отправили письмо, тянулась поздняя зима, и к приезду Сильви весна еще не наступила. Лили и Нона убеждали ее подумать, прежде чем дать ответ, а также пространно и предельно любезно (на сочинение текста ушло несколько дней) заверили ее, что их просьба не требует спешки и что Сильви может задержаться, насколько необходимо, чтобы уладить все свои дела до приезда, если она решит вернуться домой. И вот однажды мы сидели за ужином и тетушки с тревогой обсуждали отсутствие ответного письма, вспоминали, что девочка была слишком мечтательна и погружена в себя, чтобы считать ее просто рассудительной, и надеялись, что она не заболела, Сильви собственной персоной постучала в дом.

Нона подошла к двери (пол в коридоре из кухни к передней двери имел довольно крутой уклон, хотя угол немного уменьшался за счет ступеньки в середине пути), шурша складками старушечьей одежды. До нас донеслись ее причитания: «Боже! Такой холод! Ты что, пешком шла? Идем на кухню!», а после – ни единого звука, кроме шуршания одежды и топота тяжелой обуви в коридоре.

Сильви вошла на кухню следом за теткой с робостью, в которой сочетались мягкость, скрытность и самоуничижение. Ей было лет тридцать пять; высокая и узкоплечая, волнистые каштановые волосы прихвачены заколками за ушами. Она пригладила непослушные пряди, прихорашиваясь перед нами. Волосы у нее промокли, а руки покраснели и сморщились от холода; на босых ногах – ничего, кроме легких туфель; бесформенный плащ слишком велик, будто она его нашла на улице. Лили и Нона переглянулись, вскинув брови. Последовало недолгое молчание, потом Сильви неуверенно дотронулась ледяной рукой до моего лба и сказала:

– Ты Рути. А ты Люсиль. У Люсиль красивые рыжие волосы.

Лили встала и взяла Сильви за руки, и той пришлось наклониться для поцелуя.

– Вот… Садись сюда, к нагревателю, – предложила Лили, подставляя стул.

Сильви села.

– Вообще‑то, возле печи теплее, – заметила Нона. – Сними плащ, милая. Так скорее согреешься. Я сварю яйцо пашот.

– Любишь яйца пашот? – спросила Лили. – Я могу сварить вкрутую.

– И так, и так будет хорошо, – ответила Сильви, расстегивая плащ и вынимая руки из рукавов. – Яйцо пашот – это очень хорошо.

– Какое чудесное платье! – воскликнула Лили.

Длинные руки Сильви разгладили юбку. Платье было темно-зеленое с атласным блеском, с короткими рукавами и большим круглым воротником с брошью в виде букетика ландышей. Сильви оглядела нас всех, потом снова уставилась на свое платье, явно довольная произведенным впечатлением.

– Да, очень мило, дорогая. Очень хорошо, – произнесла Нона довольно громко.

Вообще‑то, она адресовала это наблюдение сестре, как и комплимент Лили был адресован Ноне. Они едва ли не кричали, чтобы понимать друг друга, и потому ни та, ни другая не умели контролировать собственный голос. Каждая из них считала, что сестра слышит еще хуже, и говорила немного громче, чем требовалось. А еще они всю жизнь провели вместе и чувствовали, что между ними возник особый язык. Поэтому, когда Лили, глянув на Нону, произнесла: «Какое милое платье», это словно означало: «Она выглядит вполне вменяемой! И даже вполне нормальной!» А когда Нона заявила: «Ты очень хорошо выглядишь», это означало: «Возможно, она подойдет! Возможно, она сможет остаться, а мы уедем!» Сильви сидела в простом кухонном освещении, сложив ладони на коленях и разглядывая собственные руки, а Лили и Нона слонялись на негнущихся старых ногах, варили яйца и раскладывали по тарелкам тушеный чернослив, взволнованные и ликующие от осознания царящего между ними взаимопонимания.