Дыхание озера - стр. 19

Как она должна была себя чувствовать, входя в узкий коридор, еще хранивший (как мне казалось) следы резкого запаха, который начали издавать оставшиеся с похорон цветы, пока Нона не набралась смелости их выкинуть. Должно быть, в тепле у нашей тети разболелись руки и ноги. Я помню покрасневшие и сведенные судорогой пальцы, лежащие поверх ее зеленого платья. Помню, как Сильви прижимала ладони к бокам. Помню, как она, сидя на деревянном стуле в белой кухне и разглаживая платье, будто взятое взаймы, снимала с ног туфли, выдерживая наши взгляды с безмятежной скромностью девицы, которая узнала, что беременна. Ее радость была осязаема.

На следующий день после приезда Сильви мы с Люсиль проснулись рано. Мы имели обыкновение встречать рассвет каждого важного дня. Обычно дом был в нашем распоряжении в течение часа или больше, но тем утром мы обнаружили Сильви: она сидела в плаще на кухне возле печи и жевала маленькие круглые крекеры из целлофанового пакетика. Увидев нас, она заморгала и улыбнулась:

– Без света так хорошо…

Мы с Люсиль столкнулись, спеша к выключателю. Из-за плаща мы решили, что Сильви собирается уходить, и были готовы на величайшие подвиги послушания, лишь бы она осталась.

– Разве так не лучше?

За окном завывал ветер, швыряя в окна капли ледяного дождя. Мы разглядывали Сильви, сидя на коврике у ее ног.

– Не могу поверить, что я здесь, – произнесла она наконец. – Одиннадцать часов ехала поездом. В горах столько снега! Мы плелись и плелись без конца.

Судя по голосу, воспоминания о поездке были приятными.

– Вы когда‑нибудь ездили на поезде?

Мы не ездили.

– В вагоне-ресторане столики накрыты плотными белыми скатертями, а к оконной раме прикреплены серебристые вазочки, и тебе дают целую серебряную чашечку горячей патоки. Мне нравится ездить поездами, – сказала Сильви. – Особенно в пассажирских вагонах. Однажды возьму и вас с собой.

– Куда возьмешь? – спросила Люсиль.

– Куда‑нибудь, – пожала плечами Сильви. – Куда угодно. Где вы хотели бы побывать?

Мне представилась картина: мы все втроем стоим в открытых дверях каждого вагона бесконечного грузового поезда – мелькание бесчисленных совершенно одинаковых изображений, создающее одновременно иллюзию движения и неподвижности, как картинки в кинетоскопе[3]. Потоки горячего воздуха от нашего поезда, с шумом и лязгом несущегося на полной скорости, раскачивали стебли дикой моркови, и в то же время мы стояли перед садом, мимо которого с ревом проезжал поезд.

– В Спокане, – предложила я. – Или где‑нибудь получше. Подальше. Может быть, Сиэтл? – Поскольку тетя молчала, я заметила: – Ведь ты там и жила.

– С нашей мамой, – добавила Люсиль.

– Да. – Сильви сложила пустой целлофановый пакетик вчетверо и разгладила сгибы пальцами.

– Не расскажешь нам о ней? – попросила Люсиль.

Вопрос был неожиданным, а тон – умоляющим, потому что взрослые не желали говорить с нами о матери. Бабушка никогда не рассказывала о своих дочерях, а при их упоминании раздраженно морщилась. Мы привыкли к этому, но не к резкому смущению, с которым Лили, Нона и все друзья бабушки реагировали на само имя нашей мамы. Мы планировали расспросить Сильви, но, наверное, из‑за того, что она надела плащ и казалась готовой к отъезду, Люсиль не стала ждать более близкого знакомства с тетей, как мы изначально договаривались.