Дыхание озера - стр. 21

Что видела тетя, когда думала о моей маме? Девочку с косичками, девочку с веснушчатыми плечами, которая любила лежать на животе на коврике и в свете лампы, болтая пятками в воздухе, читать Киплинга, подперев подбородок кулаками. Врала ли Хелен? Умела ли хранить секреты? Щекоталась ли она, или шлепала сестер, или щипала, или била, или строила им рожицы? Если бы меня спросили о Люсиль, я бы вспомнила копну мягких тонких спутанных волос, прикрывающих уши, которые слегка оттопыривались и ужасно мерзли, если не были прикрыты. Я бы вспомнила, что передние зубы сестры, сменяясь постоянными, появились по очереди: сначала один, а потом, с большой задержкой, другой, и были огромными и неровными. И что она всегда тщательно мыла руки. Я бы вспомнила, что Люсиль прикусывала губу, когда скучала, почесывала колено, если ей было стыдно, и от нее слабо пахло чистотой, будто от куска мела или пригревшейся на солнце кошки.

Вряд ли Сильви хотела что‑то скрыть. Как она и сказала, трудно описывать близкого человека, потому что воспоминания по природе своей обрывочны, разрозненны и капризны, словно картинки, мелькающие вечерами в освещенных окнах. Иногда сумрачными днями мы смотрели на проходящие поезда, с ярко освещенными окнами тащившиеся через голубоватый снег и полные людей, которые обедали, спорили или читали газеты. Пассажиры, конечно, не видели, что мы наблюдаем за ними, потому что в зимний день к половине шестого окружающий ландшафт скрывался из виду, и, выглянув в окно, проезжающие могли увидеть лишь собственные плоские отражения в черном стекле, а не черные деревья, черные дома или изящный черный мост и приглушенно-синий простор озера. Некоторые из них, наверное, даже не знали, к чему с такой осторожностью приближается поезд. Однажды мы с Люсиль шли к берегу рядом с движущимся составом. Перед этим прошел пробиравший до костей дождь, покрывший снег тонкой корочкой льда, и после захода солнца мы обнаружили, что эта корочка стала достаточно толстой, чтобы по ней ходить. Поэтому мы пошли рядом с поездом на расстоянии метров пяти, время от времени падая, потому что обледенелый снег лежал волнами, словно дюны, и в самых неожиданных для нас местах возникали верхушки кустов или стойки заборов. Но, забираясь вверх и съезжая вниз, опираясь на крыши сараев и крольчатников, чтобы удержать равновесие, мы могли держаться вровень с окном, за которым сидела молодая женщина с ярко накрашенным лицом, на маленькой голове которой красовалась крошечная шляпка. На женщине были перламутрово-серые перчатки, доходившие почти до локтей, и браслеты-обручи, скользящие вниз, когда она поднимала руку, чтобы убрать под шляпку выбившийся локон. Пассажирка часто выглядывала в окно, явно поглощенная видом, и это едва ли были мы с Люсиль, еле поспевающие за поездом и выбившиеся из сил настолько, что не могли даже кричать. Достигнув берега, где земля резко уходила вниз, а мост начинал подниматься, мы остановились и смотрели, как окно с незнакомкой медленно уплывает вдаль по смутно различимой арке моста. «Мы могли бы перейти через озеро», – сказала я. Сама мысль пугала. «Слишком холодно», – возразила Люсиль. И женщина уехала. Но я помню ее не хуже и не иначе, чем помню других, кого знала куда ближе. Больше того: она снится мне, и сон очень похож на то, как все происходило на самом деле, разве что во сне опоры моста не дрожат так опасно под тяжестью поезда.